HOMO Navicus, человек флота. Часть первая

Он иногда напевал себе под нос песенку: «Знаю я, где спят туманы, где ночуют ураганы, и когда цветут бананы на Канарских островах…» Поверьте, он знал.

Чего не знал, о том не стеснялся спрашивать:

– Христофорович, а каков срок службы гитары, через сколько ее списывают?

На мой ответ, что через два года, но у нас гитара еще хорошая, он скептически покачал головой и загадочно сказал:

– Была хорошая, – и вышел.

Время было позднее, после отбоя. Казарма затихла в расслабленной дреме перед тем, как утонуть в тревожном сне, вскрикиваниях и пускании ветров. Эта дрема называется удивительно метко: отход ко сну. Но откуда-то издалека доносились неположенные звуки, нарушая сонную идиллию и воинский порядок: как будто кота тянули за яйца, а он жалобно мяукал. Потом раздались крики, звон, звук гулкого удара и треск. Разъяснение пришло само, в виде матроса Жандыбекова. Гитара украшала его шею, как жабо. Гриф сиротливо болтался где-то сбоку на уцелевших струнах. В спину его подталкивал старпом:

– Ну, как тебе «испанский воротник»? Сам сказал, что списывать собираешься, так я поспешил использовать ее в воспитательных целях, чтобы зря, без пользы не пропала. Нечего после отбоя музыкой баловаться, личному составу спать мешать. Верно, Жандыбеков?

У Жандыбекова глаза были почему-то круглыми и мутными, как у оглушенной динамитом рыбы. Ответить он явно не мог.

Ругаться я не стал, все было преподнесено красиво.

Жандыбеков тут же был наказан за порчу музыкального инструмента, освобожден из фанерной колодки и отправлен спать, а мы сблизились еще больше.

Спокойно, циники, не надо гнусных намеков, только духовно.

– Чувствую, Христофорович, сработаемся, – сказал старпом.

– А то, – сказал я.

Так удавшимся тандемом и служили.

Было прекрасное солнечное утро. Голубым цветом искрились склоны вулканов, их вершины были скрыты легчайшей дымкой, как кисеей, ослепительно блестел снег на дороге и обочинах, а мы со старпомом, наслаждаясь этой красотой, шагали к катеру на Петропавловск. Лодка встала к пирсу минной базы, но с минами что-то не заладилось, и пришлось дожидаться следующего дня. Получилось «окно», которое необходимо было заполнить полезными делами.

Я ехал в отдел технических средств пропаганды, чтобы передать две бутылки шила за киноустановку, загубленную прежним замом. Платить за нее в трехкратном размере из собственного кармана (ремонту она не подлежала), мне не хотелось. Взыскивать деньги со старшего товарища, прорвавшегося в академию, тем более. Списывать ее было рано – сроки службы не вышли. Приходилось мудрить и откупаться. Старпом ехал в ателье заказывать новую шинель.

Выполнив миссии, мы встретились у вечернего катера.

Когда мы прошагали два километра и вышли на пирс, нашей лодки там не было. Она стояла на рейде метрах в пятистах от берега. Ночевать на улице, – а мороз начал крепчать, – нам не улыбалось. Пришлось оценивать ситуацию. На лодке есть сигнальщики, которые несут постоянную вахту на рейде и должны заметить наш сигнал. На лодке есть доктор по фамилии Туманов, который купил себе надувную лодку. Задача проста и ясна – вызвать доктора на лодке, и мы дома.

Вопрос, как вызвать, решился просто. Перед въездом на территорию минной базы стояло КПП, на крыше которого был установлен прожектор.

Матрос с КПП, увидев перед собой двух офицеров, поинтересовался, кому и как о нас доложить. Мы сказали, что здесь проездом, инкогнито, поэтому докладывать никому не надо. А вот подсадить старпома на крышу, к прожектору, просто необходимо. Старпом начал давать вызов в сторону лодки. Через десять минут с лодки ответили. Старпом просемафорил:

– Пришлите Туманова с лодкой.

С лодки ответили:

– Не понял, прошу повторить.

Повторив в седьмой раз и получив шесть раз в ответ ту же фразу, старпом начал звереть и рассказывать, что он сделает с боцманом, когда до него доберется, за плохую подготовку сигнальщиков по азбуке Морзе.

Правда, один раз мы получили вопрос: «Какой туман?», и начали лихорадочно сигналить, что не «туман», а «Туманова», но дальше последовало все то же: «Не понял…»

Холодало. Озверевший старпом передал раз пять слово «х…», спрыгнул с крыши и разразился отборнейшим матом в сторону боцмана, лодки, погоды, сигнальщиков, доктора, нашей незавидной судьбы, КПП, побережья, ВМФ, Камчатки и Бога.

Матрос с КПП, раскрыв рот, слушал эту многоэтажную тираду и даже пытался записывать: старпом был настоящим мастером слова.

Не знаю, чтобы мы делали, если бы не уазик, в котором сидел командир минной базы. Им оказался мой старый и добрый приятель еще с лейтенантских времен, когда я был помощником начпо по комсомолу, а он – командиром арсенала. Я никогда не плевал в командирский колодец. Это ценилось. Командир забрал нас в свой одинокий дом, чтобы скрасить одиночество (его семья жила в Петропавловске) и наконец-то расслабиться (командиры с подчиненными пьют очень редко и не сближаются). Лодку, оказывается, отогнали по штормовому предупреждению. Не знаю, был ли шторм на море, но у нас штормило всю ночь – мы гуляли.