Homo sacer. Чрезвычайное положение

В проведенном нами исследовании чрезвычайного положения в римском государстве мы оставили в стороне вопрос об основании права сената приостанавливать действие закона посредством senatus consultum ultimum и последующего объявления iustitium. Кому бы ни принадлежало право провозглашения iustitium, очевидно, что в любом случае оно объявлялось властью сенаторов (ex auctoritate patrum). Известно, что для обозначения этого исключительного права сената в римском государстве не использовались ни термин imperium, ни термин potestas — оно обозначалось понятием auctoritas: auctoritas patrum — это выражение, определяющее особую функцию сената в римском государственном устройстве.

Касаясь категории auctoritas — прежде всего в ее оппозиции к potestas, — мы сталкиваемся с явлением, попытка определить которое как с историко–правовой, так и с более широкой философской и политико–теоретической точки зрения постоянно приводит к трудностям и апориям, кажущимся непреодолимыми. «Особенно непросто, — писал в начале пятидесятых годов один французский историк римского права, — отнести различные правовые аспекты понятия auctoritas к одному понятию»[207]. В конце того же десятилетия Ханна Арендт в начале своего исследования «Что такое власть?» не без основания замечает: категория auctoritas до такой степени «забыта в современном мире», что, при отсутствии какого–либо «аутентичного и бесспорного опыта» стоящей за этой категорией реальности, значение ее «совершенно потерялось среди множества разногласий и недоразумений»[208]. Возможно, наилучшим примером этих недоразумений — и амбивалентности, которая из них следует, — может служить тот факт, что Арендт формулирует новое видение категории (авторитарной) власти всего лишь несколько лет спустя после ожесточенной атаки Адорно и Эльзы Френкель–Брунсвик на «авторитарную личность». В то же время, настойчиво отрицая «характерное для либерализма отождествление авторитарной власти и тирании»[209], Арендт, вероятно, не осознавала, что в данном случае совпадает в мнении с автором, к которому она едва ли могла питать симпатию.

В 1931 году в небольшом сочинении с примечательным названием «Страж конституции» (Der Hütter der Verfassung) Карл Шмитт сделал попытку определить статус нейтральной власти рейхспрезидента в ситуации чрезвычайного положения посредством диалектического противопоставления auctoritas и potestas. Вспомнив о том, что еще Боден или Гоббс были способны почувствовать разницу между этими понятиями, он почти в тех же выражениях, что впоследствии и Арендт, принимается сетовать на «недостаток традиции современной теории государства, противопоставляющей друг другу власть и свободу, власть и демократию, вплоть до смешения власти с диктатурой»[210]. Уже в 1928 году в своем трактате о конституционном праве «Учение о конституции» (Verfassungslehre) Шмитт хоть и не определяет это противопоставление, тем не менее указывает на «чрезвычайную его важность для общего учения о государстве» и ссылается на римское право, где его определение было дано («сенат обладал auctoritas, в то время как народу принадлежали potestas и imperium»[211]).

В 1968 году в исследовании идеи власти, опубликованном в Festgabe в честь восьмидесятилетия Шмитта, испанский ученый Хесус Фуэйо отметил, что характерное для Нового времени смешение auctoritas и potestas — «двух терминов, служивших для выражения того изначального смысла, который лежал в основе понимания римскими гражданами их общей жизни» [212] и их объединение в концепте суверенитета «стали причиной философской несостоятельности нововременной теории государства». И сразу же он добавляет, что это смешение «свойственно не только академическому языку, — оно включено в тот реальный исторический процесс, в результате которого и возникает политический порядок Нового времени»[213]. Природу этого «смешения», укорененного в европейской политической теории и практике, мы и должны теперь попытаться понять.