Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

Жадан уверенно чувствует себя в неоромантическом контексте – он ему органически близок, этот контекст не мешает, а помогает ему развиваться. Это почувствовали и критики. Игорь Гулин пишет в «Коммерсанте»: «Стихи Жадана отличаются удивительной мажорной нотой, напоминающей о раннесоветских комсомольских поэтах или о рок-поэзии перестройки (оба эти стиля, кажется, являются для Жадана непосредственными источниками вдохновения, а Светлов и Багрицкий прямо возникают в его стихах как источники аллюзий)»[469]. Думается, Гулин не вполне прав, ограничивая спектр неоромантизма комсомольскими поэтами и рок-поэзией. В стихах Жадана то и дело встречаются перифразы и интонационные аллюзии то из Гумилева, то из Багрицкого – но они звучат не как заимствования, а как стилизованные знаки принадлежности к традиции, основанной на стилизациях:

Когда вы во мглу золотую шли
сквозь сумрак парадняков —
юные нищие короли
борделей и кабаков.

(пер. И. Белова)[470]

А смерть наблюдает мои следы,
смерть доводит меня до воды
и, пока я из русла мерзлого пью,
держит флягу мою.

(пер. Д. Кузьмина)

Как и Горалик, Жадан делает основные ставки на аффект. С аффективной магией связаны его представления о роли поэзии. Так, в стихотворении «Иголка» о кольщике Антоне, погибшем на войне с Россией, звучит мощная авторская декларация:

Бей, бей, татуировщик, поскольку мы призваны
наполнять этот мир смыслом, наполнять его
красками, бей, татуировщик, в эту
обшивку, под которой наши души и хвори —
то, чем живем, ради чего умираем.

(пер. П. Барсковой при участии О. Киня)

Переход от ремесла tattoo-artist’a к поэтическому ремеслу держится на строчке: «Лучше всего узнаешь человека, дотрагиваясь иглой. / Иголка жалит, иголка сшивает». Образ, пришедший из ремесла татуировщика, внезапно становится определением поэзии – видимо, потому, что для Жадана поэзия сшивает реальность не абстрактно, а именно тактильно, на уровне соматики, через физическую боль и подобные аффективные связи с другим – будь то читатель или персонаж, неважно. В его стихах все абстрактное тактильно и телесно: «культура начала столетия / уже отпечаталась венами на медленной твоей руке» (пер. И. Сида), а небеса «такие темные, будто кто-то поскидывал в кучу / отрубленные куриные головы / и черные розы» (пер. И. Сида).

Аналогичным образом в балладе Жадана «Грибы Донбасса» история о рабочих насосного цеха, выращивающих в корпусах остановившегося завода галлюциногенные грибы, раскручиваясь, втягивает поэзию в свою орбиту (через пародийный перифраз Маяковского: «Вот ты отвечаешь за свой пенициллин, / а я отвечаю за свой»), но не останавливается на этом параллелизме, а разматывается дальше, уравнивая и грибы, и поэзию с силами, породившими войну на Донбассе:

Знаешь, что главное, когда выращиваешь грибы?
Главное, чтоб тебя перло, точно, друг, – главное, чтобы перло.
Нас – перло, поверь мне, нас и сейчас прет, возможно, потому,
что мы все-таки элита пролетариата.
<…>
грибы Донбасса, неслышные химеры ночи,
выходя из пустоты, вырастая из каменного угля,
пока сердца стоят, словно лифты в ночных домах,
грибы Донбасса растут, растут, не давая умереть
от тоски всем разуверившимся и пропащим,
потому что, чувак, пока мы вместе,
до тех пор есть кому перекапывать эту землю,
находя в ее теплых внутренностях
черный цвет смерти,
черный цвет жизни.

(пер. И. Белова)

Сравнение поэзии с наркотиками не ново, но для Жадана не оно важно. Важнее аффект, соматический взрыв, который вызывают грибы и война и с которым – именно поэтому – резонирует поэзия.