Homo super

Вдобавок пьяный угар постепенно вытеснялся страхом. Это был подленький, мелкий и неизбежный страх существа, которому отрезали отходные пути. Страх противоречил философии нигилизма и даже универсальной формуле жизнь -дерьмо . Это служило отличным доказательством того, что жизнь не есть сумма счастья или сколь угодно тяжких бед, а представляет собой самодостаточную ценность. Но это не могло служить и утешением...

Под конец имела место и вовсе абсурдная сцена: Эдик полулежал на диване, бабулька массировала ему затылок, снимая боль, а лысый старательно накладывал на его мизинцы миниатюрные шины.

Папаша выплыл из полумрака и навис над Пыляевым. Он уже надел пальто до пят и курил труссарди .

-- Ну, зятек, с Богом! -- с этими словами апологет евгеники схватил кисть Пыляева и потряс ее, будто невзначай задев сломанный мизинец. Эдик чуть не заорал.

-- И как следует заботься о моей малышке, очень тебя прошу!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МЫШОНОК

6

Насчет сказки Элкин папаша, конечно, приукрасил, но в течение ближайших нескольких лет Эдик действительно ощущал подозрительную легкость бытия.

Впрочем, это ощущение появилось далеко не сразу. Наутро, проснувшись в девятой квартире с помойкой во рту и блуждающим отбойным молотком в черепе, он долго пытался понять, отчего ему так хреново. Потом вспомнил -- вчера он навеки потерял свободу, а Эдик считал себя животным свободолюбивым. По крайней мере, теоретически... Малюсенькая и совершенно дурацкая надежда на то, что вчерашний наезд Евгенического Союза отменяется, конечно, родилась в момент пробуждения самого Пыляева, подрыгала рахитичными ножками и умерла, не приходя в сознание.

Он обвел взглядом комнату. Сквозь приоткрытые жалюзи нехотя сочился утренний свет. Пионерский костер в камине угас, как и романтический порыв в сердце. Давали знать о себе перебинтованные мизинцы. На столике лежала знакомая пачка сигарет, а рядом белел картонный прямоугольник. Визитная карточка. Эд взял ее, поднес к глазам и прочел: плохо соображал, на каком этаже он находится. Обезьяна угомонилась, зато в ветвях над головой что-то заскребло. Лебеди подняли головы; их шеи были похожи на перескопные трубы.

На плечи Эдику посыпалась какая-то труха. Стряхивая ее ладонью, он обнаружил, что это мумифицированные мухи. Белые, словно снежинки... Что-то было не так в этой экосистеме. Она напоминала запертую кладовку, в которой угасала сумеречная жизнь...

-- Слушай, что тебе надо? -- устало спросил Эдик, чувствуя себя очень сиротливо, поскольку в пределах досягаемости не было спиртного. Он уже понял, что расстрел не состоится. Экскурсия по зверинцу его ни в чем не убедила. На своем веку он видел множество более впечатляющих извращений.

-- Пустяк. -- Сказала свихнувшаяся теща. -- Этот ребенок не должен родиться.

-- Иди к черту! -- сказал Пыляев и ринулся на поиски веселящихся братьев по разуму.

Оставшись в одиночестве, красотка подняла инъектор и выстрелила в одного из лебедей. * * *

Вся толпа уже сидела за столом. Наступил удобный момент, чтобы затеять грандиозный скандал. Вряд ли все присутствующие были в курсе проблем несчастного мужа. Наверняка его считали проходимцем, богемным лоботрясом, ловко подцепившим богатую наследницу. ХРУСТАЛЬ Борис Карлович адвокат

Номера телефонов, адрес конторы и мыльной почты. Строго и со вкусом. Теперь Пыляев хотя бы знал, как зовут любимого тестя (флаг ему в руки и танк навстречу!).

Эдик протянул руки к подносу и налил себе стакан воды. На хенесси он смотреть не мог, не то что опохмеляться этой дрянью. Про Шато-Марго и говорить нечего... Во рту немного посвежело. Пыляев прошелся по комнате. Нервы зудели; бездействие -- это было хуже всего. Пытаться бежать -- глупо, хотя Эдик все же посмотрел наружу сквозь щели жалюзи. Окно выходило во дворик, огражденный литыми чугунными решетками. Там зимовали розовые кусты под стеклянными колпаками, похожими на яйца, отложенные динозаврами.

Эд позвонил в колокольчик. Против ожидания, явилась не Арина Родионовна , а Глаз. Телохранитель Элеоноры (или кем он там был еще) и в сумерках-то выглядел не очень, а при дневном свете его рожа вызывала озноб. Громаднейшая лиловая шишка сбоку от переносицы была украшена изящным рисунком из синеватых прожилок и напоминала какой-то внутренний орган, по недосмотру хирурга оказавшийся снаружи. Единственный глаз уставился на Эдика пытливо и выжидающе.

-- Это что, домашний арест? -- буркнул Пыляев недовольно. Он все еще культивировал голубую мечту отомстить за сломанные пальцы.

-- Обижаете, Эдуард Юрьевич, -- сказал Глаз с неподдельной почтительностью. -- Мне поручено круглосуточно охранять вас и членов вашей новой семьи. Поверьте, оказанное мне высокое доверие...

-- Тебя, кажется, Гена зовут? -- перебил Эдик, морщась. Мысль о том, что этот беспощадно-вежливый урод будет пасти его неотступно, придавала существованию особо негативный оттенок.

-- Так точно.

-- Сколько тебе лет?

-- Мне уже двенадцать.