Homo

Но если для жителей поверхности Земли, с их ограниченно-убогим интеллектом, парапсихологическое развитие (как и для семейства Хогбенов) закончилось в основном на феномене “эльфизма”, то жителям подземных сонариумов дальнейшее развитие парапсихологических способностей позволило материализовать все свои подсознательные фантазии, снять действие усыпителей и начать освоение межгалактического пространства. Отсутствие у них прямых физиологических или моральных потребностей в продолжении рода, практическая неуязвимость и нежелание иметь дело с равными по могуществу, но имеющими другие представления о жизни, субъектами привело к перерастанию эры парапсихологии в завершающую эру человеческого существования—эру инкапсуляции.

Разбросанные по различным Вселенным, закрывшиеся барьерами измененного пространства и времени, порвавшие всякую связь с себе подобными, доживают свою бесконечную бесконечность последние существа парапсихологического общества. История человечества прошла свой путь “ab ove ad uskwa” - с начала и до конца.

ПЕРВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ДЖОНОВ БЛЭКОВ.

(ЭРА ПАРАПСИХОЛОГИИ, ПЕРИОД АМОРАЛЬНОЙ МОРАЛИ, ЭПОХА “ВОЛШЕБНОГО ГОРШОЧКА”).

Нет ничего скучнее организованного туризма, подумал я, когда наш автобус остановился около очередной стандартной гостиницы, на этот раз расположенной на улице маленького швейцарского городка в самом центре Альп. И стоило уезжать за тысячи километров, чтобы увидеть добрый десяток совершенно одинаковых комнат со стандартным набором минимальных человеческих удобств.

Насколько интереснее была жизнь путешественников, хотя бы начала XIX века. Если мы попадаем из гостиницы в гостиницу, даже не успев соскучиться в салоне комфортабельного самолёта или сверхскоростного экспресса, то они должны были трястись и глотать пыль в экипажах, пролетках и каретах, стирать кожу в кровь о спины верховых верблюдов и лошадей. Зато, какой восторг они испытывали, просто-напросто добравшись хоть до какого-нибудь места ночлега, я уж не говорю о цели путешествия или о его конце. А с какой чувственной жаждой, наверняка, вонзали они свои зубы в любой ужин жди обед, который им, наконец-то, подавали: от сдобренного половина на половину красным перцем лагмана до поджаренного на углях слонового хобота. Нам же остаётся только ленивое пережёвывание полусинтетического бифштекса, одинакового, как только может быть одинаков кусок плохо обработанного мяса, от Новой Гвинеи до ресторана напротив Вашего дома.

А сами чудеса света, за которыми мы так стремимся? Что может испытать житель нашего достославного XXI века, если он увидит памятник или собор, и так всю жизнь преследовавший его на стандартных открытках и почтовых марках, или рысью пронесётся мимо сотен и сотен картин, известных ему до последнего цветового штриха по их репродукциям (если его, конечно, интересует живопись) или абсолютно ему чуждым (если искусство его не интересует)? Ничего, или в лучшем случае скуку, поскольку она все-таки представляет собой хоть какое-то чувство и поэтому способна внести хоть какое-то разнообразие в серую мешанину нашего стереотипно однообразного мира.

Телевидение, кино, иллюстрированные издания успевают столько раз показать нам красоты чужедальних стран, что, когда мы сталкиваемся с ними наяву, нам начинает казаться, что мы и сами попали на какую-то запылившуюся фотографию из старого альбома. Разве могут сравниться с этим унылым всезнанием те ощущения, которые испытывал путешественник, действительно впервые получивший представление о величии пирамиды Хеопса или первым проливший поэтично-сентиментальную слезу у полуразрушенного фонтана Слёз? Нет и ещё раз нет!

К чёрту путешествия! Сегодня же возвращаюсь домой,- твёрдо и окончательно решил я, дожидаясь пока коридорный откроет дверь и занесёт мой чемодан в ещё одно стандартное гнёздышко с одинаково стерильными колпачками над стаканами и унитазом.

Продолжая ворчать про себя, я подошёл к окну, чтобы выветрить застоявшийся нежилой дух, и замер… Прямо за окнами начинался почти вертикальный обрыв, густо заросший зеленым кустарником и изогнутыми, прилепившимися к отвесной стене деревьями. Далеко внизу над извилинами горной речушки перекинулся ажурный висячий мост с крошечным совсем игрушечным на таком расстоянии паровозиком, перебиравшимся по нему. Было раннее утро, и полупрозрачный туман застывшими облаками поднимался со дна пропасти, разбиваясь о стены спящего на противоположном краю почти сказочного замка.

- Любуетесь, сэр? — вывёл меня из полузабытья льстиво приглушенный голос коридорного.— Могу Вас и ещё кое-чем порадовать: в соседнем номере (прямо за этой стеной) поселилась Ваша соотечественница - кинозвезда Линда Джонсон, та самая, чьи фотографии на днях напечатали в “Фигаро”.

- Ну а мне-то, что до неё? - пожал я плечами в ответ, невольно вспоминая при этом кукольно-изящное личико этой актрисы, только что получившей очередного “Оскара” за лучшее исполнение женской ради в изрядно нашумевшей, но пустой мелодраме.