i_1937924ccab94bc8

— О, господин Ярев, вы очнулись, — басом проговаривает врач и начинает осмотр, который длится навскидку двадцать минут. — Ну что ж, все рефлексы в норме, вроде бы ничего серьезного, лишь лёгкий шок и пара шишек, — заключает врач после осмотра.

— Доктор, а что с тем омегой, который… Был со мной?

— Хм … Я не знал, как вам сообщить, господин Ярев, — врач помрачнел и уставился в окно. — Омега в очень тяжелом состоянии. Кроме того, что ему было сделано переливание крови, мы обнаружили у него зачатки ишемической болезни сердца. Боюсь, омеге жить осталось максимум лет тридцать. Также вследствие аварии была повреждена матка, из-за чего кислород стал заполнять все место. Ребёнок не выжил. У вашего омеги был второй месяц беременности. Я соболезную. Ещё есть опасения, что Илиэм будет невменяем. Какое-то время. И самым действенным для него лекарством будет забота и любовь.

— Доктор, могу я увидеть его? — язык ворочался с трудом, а сердце разрывалось от тоски и отчаяния. Сколько ещё небеса будут преподносить нам испытаний?

— Думаю да, он сейчас спит. В сознание до сих пор не приходил, а ведь прошло уже два дня.

— Спасибо, — встаю с кровати и, тихо ступая ногами по белой плитке, иду за доктором в палату омеги. Чем ближе мы подходим, тем больше меня одолевает дрожь.

— Только тихо.

Открываю дверь и тихо вхожу. Там на белых простынях, укрытый белым одеялом лежит мой любимый Илиэм. Он лежит на этой кровати, и весь его вид кричит о его горе. Тёмные круги под глазами, волосы потускнели и стали похожи на много раз стиранную футболку. Саша лежит, а глаза его открыты. Он безразлично смотрит в потолок. Рука любимого лежит на его животе, а пальчики слегка дрожат. Он водит по животику, будто гладя самое хрупкое существо.

— Илиэм, — обращаю на него свое внимание, он бегло осматривает меня и продолжает гладить себя. — Или, прости меня, — падаю на колени перед его кроватью, а руками обхватываю его ладонь и утыкаюсь в нее губами. — Прости, это я виноват… прости... прости… простии…

Я целую его руку, извиняюсь, как дурак стою на коленях перед омегой. Но он особенный. Ради него я готов даже весь мир убить, лишь бы мое солнышко жило.

— Илиэм, — поднимаю глаза на него, слова даются с трудом, но я говорю, — любимый, тот ребёнок… Он умер, — я смотрю в глаза омеги и отчётливо вижу, как безразличие сменяется ужасом, он резко садится на кровати и закрывает уши руками, начиная покачиваться.

— Нет, нет не может быть. Он жив, я знаю. Вот сейчас проснусь и буду в комнате у Кейти и Фрэда. Проснусь. Проснусь, — он зажмуривает глаза и резко открывает их. — Нет, нет, не хочу. Мой, мой ребёнок, — он замирает и медленно поворачивается ко мне. — Это ты… — говорит тихо, — это ты виноват! — он кричит и кидается на меня, ударяя кулачками в грудь, плачет и бьет меня, а моё сердце разрывается. Каждая его слезинка ранит будто острый кинжал.

— Или, прости, — хватаю омегу в охапку и стараюсь сильно не сдавливать, обнимая. Он ещё какое-то время дёргается, но потом успокаивается и лишь тихо плачет…

Часть 3

Через пару недель мы с Илиэмом поехали домой. Все время в больнице мы вместе были в палате, сидели на кровати и просто нежились в объятиях друг друга. Илиэм молчал и лишь изредка отвечал на мои вопросы. Он замкнулся. Мне было больно видеть его таким. Тихим. Смиренным. Несчастным. Что могло вернуть жизнь в его глаза, я не знал, но отчаянно хотел увидеть радость в этих прекрасных глазах. Но вместе с тем я страстно желал это хрупкое и нежное тело. Порой, ночью, когда он спал, я приходил к нему в палату и долго смотрел на этого спящего ангела, а затем, подарив поцелуй, уходил. Доктор говорил, что течки будут проходить сложно, и Илиэму лучше забеременеть в первую, чтобы потом организм мог отдохнуть от недельного желания.

Звонил Кайл и сказал, что Кейти родил прекрасного мальчишку бету. Родители души не чаяли в сыне. А Фрэд каждый раз норовил потискать малыша или покачать на руках. Кайл спрашивал про наше самочувствие на что получал ответ: «нормально».

Спустя несколько дней

Сейчас, когда мы дома, Илиэм не покидает отведённую ему комнату. Лежит на кровати и просто смотрит в потолок или в окно.

— Илиэм, — позвал я омегу, входя в спальню. Последние два дня прислуга жаловалась, что любимый совсем ничего не ест, — дорогой, ты должен пое… — я не договорил, меня прямо снёс с ног головокружительный запах. Запах тёчного омеги. Он был повсюду.

— Уходи, уходи, прошу, — простонал мой любимый с постели, он просил уйти, но глаза говорили обратное.

— Тише, мой маленький, мой любимый Илиэм, — медленно подхожу к омеге и откидываю одеяло. Малыш возбуждён, хочется избавить его от мучений. Аккуратно провожу руками по красивой спине, плавно перебираюсь на живот, такой горячий…

Мы ласкали друг друга. Нежные касания рук, чувственные поцелуии когда я уже успел растянуть его, , он сказал:

— Трахни меня! Не стой столбом! — это стало последней каплей, я уже давно был возбуждён, но держался, чтобы не навредить моему мальчику.