И ад следовал за ним

В паб, словно стая рассерженных гусей, ввалилась группа черноголовых туристов, они гоготали и хлопали крыльями, грохотали стульями, рассаживаясь и заказывая, громко переговаривались и щелкали фотоаппаратами.

Зачем Юджин рассказывает мне всю эту историю? Чтобы доказать свою непричаст­ность к предательству и отвести удар? Ведь он до сих пор подозревает, что я могу его кокнуть. Или просто после тяжких дней запоя его тянет вывернуть душу?

Тяга к откровению как шквал иногда накатывается на нашего брата. Сидел и я од­нажды за столиком с чахлым старичком, напоминающим Дон–Кихота (события развора­чивались в мекленбургском литературном клубе с огромной деревянной лестницей, рез­ными стенами и витражами), и вдруг наплыло: выложил ему внезапно о себе всю под­ноготную, даже ордена перечислил, все рассказал, фотографии Риммы и Сережи показывал, заграничный паспорт, и о тайниках, и о черт знает чем. Старичок вежливо слушал исповедь, кивал головой, улыбался и нервно ерзал. Естественно, решил, что за столик ему подбросили провокатора, дабы выведать интимные стороны жизни Серван­теса,— вот он, ужас жизни в Мекленбурге: вдруг станешь самим собой, очищаешь душу и режешь правду–матку, надеясь на понимание и взаимность, но в ответ… Что в ответ? Порядочный человек подумает: вот, сволочь, болтает и думает, что я клюну на его откровения, дудки, брат, жизнь нас многому научила. А подлец быстренько, боясь, чтобы вы его не опередили, обвинив в отсутствии должной позиции, полетит стучать и нагово­рит с три короба, лишь бы спасти свою шкуру. Невозможно быть искренним в Меклен­бурге, и это, наверное, самое страшное. Все мы подозрительны, вот и я не верю ни одно­му слову Юджина, повсюду чудится тяжелая длань шпионажа, все мы очумели, все по­грязли в подозрительности!

Я оторвался от своих мыслей и тронул его за рукав.

— Что вы замолчали, Юджин? Пусть галдят, они нам не мешают. Не выношу туризм и вообще коллективные походы. В новом городе я обычно брожу один, вооружившись картой, дышу, смотрю по сторо­нам, зеваю, рассматриваю витрины, принюхиваюсь к запахам, и каждый раз мне кажется, что я уже там бывал и все знаю… Так продолжайте же, мне очень интересно[57].

Юджин как будто только и ждал моего пригла­шения:

— В тот же день я направился к одному отставнику, назовем его Фокусником, у кото­рого в свое время стажировался, осваивая все тонкости легализации по подлинным и фальшивым документам. На пенсию старик ушел совсем недавно и полностью посвятил себя делу рыбалки, к которому тщательно подготовился. Я сам понавозил ему массу раз­личных блесен, крючков, спиннингов, и возили ему все, кто у него стажировался, слыл он виртуозом в делах фальшивок и мою просьбу чуть освежить знания воспринял с энтузи­азмом и умилением, тем более что я принес ему в дар очередной комплект блесен. На­чал он учить и демонстрировать, и я только успевал перебивать его унавоженную матом речь нужными вопросиками, особенно о технологии замены фотографии и подделки пе­чати: старик тут же достал из письменного стола приспособление с бритвенным лезвием, специальный паровой нагреватель (все это я потом у него взял для домашних трениро­вок) и аккуратно отделил фото от какого–то подвернувшегося ему под руку документа, наклеил другую фотографию, достал несколько печатей, в том числе и целый ворох ма­леньких печаток с отдельными буковками, и очень ловко скопировал достаточно заковы­ристую печать с моего удостоверения.

Итак, начало было положено. Бежать я решил через Финляндию, хотя знал, что финны иногда выдавали дефекторов под нажимом могущественного соседа, и решение это объяснялось не только имевшейся визой, но и психологическими моментами, ибо в гурьбе гудящих полупьяных финских туристов скромный, трезвый болгарин с небольшим чемоданчиком не вызовет ни раздражения, ни особого инте­реса.

Для побега я наметил воскресенье, когда вполсилы бдят наши недремлющие цер­беры, и через своего коллегу забронировал железнодорожный билет до Хельсинки для болгарского гражданина — обычное дело в нашей повседневной работе, где все постоян­но приезжают и уезжают по фальшивым паспортам. И железную дорогу я выбрал, исходя из своих прежних наблюдений при пересечении границы: режим на пограничных станциях казался мне либеральнее, иностранцев там не просвечивали рентгеном в поисках ору­жия, да и не хотел я быть во власти нашей прихотливой погоды, из–за которой могут задержать или вовсе отменить отлет.

Итак, все было на мази, я приступил к операции. В субботу вечером я пригласил профессора в ресторан для знакомства с «другом из архива», прилично его накачал и обласкал по всем правилам, изложен­ным в заповедях Дейла Карнеги, его прекрасные советы, которые в жизни обычно, увы, использовать забываешь, гораздо умнее, чем у полковника Лоуренса с его «чаще прибегай к чувству юмора, предпочтительны сухая ирония и остроумный ответ не слишком общего характера».