И Аз воздам

— Молчааать! — бешено заорал Владимир, жилы вздулись тугими верёвками на его шее. — Молчать, сука бешеная!

Он вскочил, рука с маузером вздёрнулась, но тут же опустилась. В упавшей тишине слышно было как скрипели зубы. Игнатьев вдруг неузнаваемо преобразился — джентльмен исчез, перед Марией сидел тот самый блатарь из вагона, только повзрослевший и заматеревший. Снова усевшись, он таким же точно движением, как и Семён недавно, положил на стол перед собой маузер. Глядя куда-то мимо Марии, процедил с деланной ленцой:

— Ты кто вообще? А?

Марию позабавила вопросительная «а».

— Это что же, у гражданина Савенко научились подобным вопросикам? А?

— Ты мне хиханьки тут не строй, курва заграничная! — Владимир снова завёлся или делал вид, что бесится. Схватил маузер, завертел им в воздухе. — Ты понимаешь, что я тебя в один момент кончить могу? Прямо здесь!

— Это за что же? — чем больше выходил из себя Игнатьев, тем спокойней становилась Мария. — Я, кажется, ваших законов не нарушала.

— Даааа? Не нарушала, — язвительно, как ему показалось, переспросил Владимир. — Только вот почему ж так получается: как кто помрёт, рядом оказываешься ты. И с Саввой, и с Ярославом. И с Семёном тоже ты рядом была.

— И откуда же это известно?

— Видели тебя везде. И шалаву твою малолетку тоже видели.

— Выбирайте слова, когда говорите о детях, — Мария начала приподниматься со стула, щёки её горели. — Вы подлец и убийца!

— Сидеть, сидеть! — заблажил Владимир, размахивая маузером. — Удавлю, как котёнка. Убью суку.

— Не убьёшь, сволочь! — Мария уже не сдерживалась, все барьеры рухнули в одночасье. — Убивал уже. Ты меня уже убил, тварь!

— Ты что несёшь, — Игнатьев слегка растерялся. — Как убил?

— Забыл, ублюдок? Вот из этого самого маузера.

Владимир машинально глянул на оружие в своей руке, перевёл ошеломлённый взгляд на Марию. Снова — на маузер. И снова на неё.

— Ты. Это ты была в вагоне? Это тебя мы?..

— Я! Меня!

— Но я же стрелял прямо в тебя, — задушенно сказал Игнатьев. — Ты не могла остаться в живых.

— А я и не осталась. Я мёртвая! Но вернулась. С того света вернулась, чтобы вас всех четверых туда увести. И троих уже увела. А сейчас и ты пойдёшь за ними.

Она страшна была сейчас. Лицо Владимира исказилось, глаза чуть не вылезали из орбит. Он отшатнулся к стене, маузер ходил ходуном.

— Уйди от меня, уйди, сука! Стрелять буду! Буду стрелять!

— Стреляй, стреляй! — Мария медленно шла к нему, спокойно и неотвратимо. — Стреляй, тварь. Всё равно не сможешь выстрелить.

Владимир лихорадочно нажал на спуск. Ещё раз, ещё. Курок лишь сухо щёлкал. Мария легко вынула из дрожащих рук маузер, приставила дуло к игнатьевскому лбу.

— Я же тебе говорила, что не сможешь. А вот у меня получится. Сейчас увидишь своих дружков в аду, передавай привет.

— Не надо! не надо!! не наааадо!!! — Игнатьев упал на колени, слёзы потекли по его лицу, смешиваясь с обильной слюной из раззявленного в крике рта.

Вдруг нечистая зловонная волна обдала склонившуюся над Владимиром Марию, она резко отодвинулась.

— Ты что — обделался?

— Да! — удивлённо, по-детски растерянно сказал Владимир. — Да. Да. Да.

И всё повторял одно это слово. И всё смотрел, смотрел на Марию.

— Ё.. твою мать, — грубо сказала она.

Выпустила маузер, он глухо стукнул в пол. Подошла к столу, собрала документы. Дойти к двери не успела — за спиной звонко ударил выстрел. Обернувшись, увидела: Игнатьев лежал на боку. Из дырочки в правом виске курилась струйка дыма.

На этот раз маузер не оплошал.

ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ

— Оплошала Коммуния, да, оплошала — огорчённо сказал бородач. — В яму на Воздвиженке угодила, нога только и хряснула. Своими руками кормилицу мою на живодёрню приволок.

Это был тот самый извозчик, что вёз Марию с вокзала, она хорошо запомнила его, как и необычную кличку его лошади. Он сейчас и рассказывал о горестной судьбе своей кобылы.

— А вот вы знаете, отчего она так непутёво сдохла? — извозчик оборотился к седокам.

— Ты же сам говоришь, что она в яму попала, — нехотя откликнулась Саша.

Как-то неважно она выглядела сейчас, всегдашняя её оживлённость исчезла, девочка оглядывалась по сторонам, губы шевелились, что-то нашёптывая, глаза смотрели грустно.

— Так-то оно так, — не унимался бородач. — Но спрашивается, почему она в эту яму-то попала? Сколь годов ездили с ней — никуда не влетала, а тут — на тебе! — угодила как специально.

— Да ведь старая была, слепая уже, наверное.

— Ни хрена ты, барыня, не понимаешь — горько сказал извозчик, — Оттого что Коммунией её обозвал, чёрт меня дёрнул.

— Зачем же называл, если и самому не нравится?

— Да я сам, что ли? Начальник в конторе, который номера извозчикам выдаёт, сказал, что вместо старорежимных кличек лошадям надо давать революционные. И Коммунию эту присоветовал, оглоед. А мне куда деваться? Назвал. Потом мне и понравилось даже. Я, бывало, кляну Коммунию во все корки, ан не придерёшься — это я кобылу свою полоскаю. Только ей самой-то не втолкуешь. Вот она и обиделась.

— На что же тут обижаться? Сейчас вся страна коммунией называется.