И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты

С первыми лучами восходящего солнца из-за грозовых облаков появился огромный мост, шириною с пролив. По нему-то и ринулась вся эта истомившаяся толпа, увлекаемая каким-то только ей понятным внутренним зовом. Пошёл густой мокрый снег. Люди падали, ломали ноги и руки, мерзкие животные наступали на них своими тяжёлыми лапами и лезли вперед, отрывая от человеческих туловищ головы, слизывали раздавленные мозги, некоторые из них поскальзывались на людской крови и падали в море… Так продолжалось довольно долго. По мере того как огромные толпы людей и животных переправлялись по загаженному мосту на другой берег пролива, снежная стена становилась всё более и более прозрачной. Потом в какой-то момент она, собрав свои раскисшие на чёрной почве рукава-основания, убралась обратно за облака.

Яранга без стен, но с верхней частью крыши и с перепуганными путниками внутри без особых усилий оторвалась от земли и, пролетев немного, плавно опустилась на небольшой возвышенности. Яркие лучи солнца проникли в отверстие на потолке и разожгли потухший после ухода старухи огонь в костре, сложенном в гнутом металлическом листе из половинки бочки, разрезанной по вертикали. Ветер нагнал грозовые облака. Вновь повалил снег, быстро накрывший своим покрывалом всё живое в округе.

Путники наблюдали за столь резкими перепадами в погоде с тех же мест, где их и застало обрушившееся во время позднего ужина ненастье. Стало зябко, но, похоже, стены яранги никто не собирался им возвращать. С той стороны, куда ушли и где остались ушедшие на восток племена, начали доноситься удары шаманского бубна. Сначала робко и чуть слышно, затем всё громче и громче. Всё чаще и чаще. Всё напористей и напористей. Казалось, ещё чуть-чуть и люди в яранге могут разглядеть фигуру бьющего колотушкой в натянутую по окружности бубна нерпичью шкуру, готовую лопнуть при следующем же ударе. Уже увидят его устрашающую гримасу, могут уследить за его движениями, подергиваниями и плясками. Но… всё тщетно.

К одинокому шаману присоединились сотни других. Громкоголосый ревущий ансамбль доводил людей до шумовых галлюцинаций. Звуки чукотских бубнов и горлового пения заполонили всю округу. Людям некуда было деться от всего этого грохочущего рокота, им приходилось дышать эти звуки, есть их, пить их, жить ими. Головы путников разрывались от резонирующих ударов. Из ушей стала сочиться кровь, вены на руках разбухли настолько, что готовы были вот-вот лопнуть. Кости ныли, стонали и выворачивались. Ещё несколько секунд и…

Револьверный выстрел! Один, второй, третий! И тишина. Абсолютная тишина. Как в могиле. От такой звенящей тишины, обрушившейся разом на всё, что тебя окружает, немудрено сойти с ума. Она парализует, делает сильных слабыми, действует моментально. С ней невозможно состязаться, и ей никто не в силах сопротивляться. Тишина бессмысленна в своей всепроникающей силе. Как с ней бороться? Она – всюду. Она – в тебе. Она – всёпоглощающе ужасна. И одновременно… прекрасна, как восход холодного солнца, как тёплый морской бриз, остужающий раскалённый воздух… Странное, непознанное явление. Когда человек изучит её природу, только тогда он поймёт своё истинное назначение на земле.

– Улахан тойон, улахан тойон! – тряс урядника, укрытого шкурой, чем-то взволнованный вождь племени.

Из-под шкуры появилось дуло револьвера, оно упёрлось в лоб чукче. Затем показалась голова самого Олесова.

– Чего тебе?

– Tалпыгыргын! Tалпыгыргын!

– Большой олень сдох, – пояснил сидящий рядом толмач.

– Тьфу ты, – чертыхнулся урядник и трижды перекрестился.

Компаньоны собрались в центре яранги. Расселись полукругом. Молчали. Первым никому не хотелось признаваться в увиденной ночью чертовщине. Но деваться было некуда. Сквозь дыры от трёх пуль в ярангу проникал солнечный свет. Шкуры, которыми укрывались путники, были покрыты толстым слоем чёрного пепла. По взволнованным лицам компаньонов было видно – каждому есть чем поделиться с соседом.

– Это мне одному приснилось или я чегой-то не понимаю? – нарушил затянувшееся молчание Олесов.

– Сложно сказать, что именно с нами случилось. Но определённо могу свидетельствовать, что здесь происходило что-то странное, – первым отозвался Кондаков.

– Старуха во всем виновата. Старуха! Спроси да строже спроси у этого каманчи (кивнул урядник в сторону вождя), чего она нам подсыпала в чай и что за балаган здесь устроила, – грозно приказал он переводчику.

– Маненько угорели. Шибко топили-топили. Угорели, говорит, – тот быстро перевёл ответ напуганного туземца.

– Тогда кто стрелял? Я чётко слышал три выстрела, – покосился на свой револьвер Олесов.

– Советую проверить патроны, – подключился к разговору учитель.

Кондаков согласно кивнул. Урядник, сопя и кряхтя, достал из кобуры оружие, открыл барабан и высыпал в ладонь четыре патрона.

– Не может быть! Ещё вчера были все семь. Сам проверял, сам заряжал, сам чистил. Святая Варвара! – Он быстро перекрестился и отчего-то посмотрел по сторонам.