Я думаю, что наш исторический русский опыт позволяет оценить эту гигантскую проблему. Мы внутри истории страны, которая в основном испытывала отрицательные эмоции, и правильно. Мы жертвы крепостного права, разного рода опричнины, гэпэушности и так далее. Зачем? Почему? Я думаю, это потому, что мы должны оценить размеры бедствия. Не нужно скрывать страшного. Не нужно скрывать того, что большинство людей надламывается, что большинству людей непереносимы пытки. Не только в таком буквальном смысле, но пытки как испытания… Ведь часто бывало в той России, что человек, может быть, сам мало страдает, но страдает так много его близких! И наш русский опыт требует того, чтобы мы все это рассказали. Мы должны навязать другим странам и поколениям итоги нашего опыта — почему нельзя позволить попрание человеческих чувств и все те безобразия и ужасы, которые принес с собой XX век.
Страшный век. Достаточно вспомнить о Германии Гитлера и России 1937 года, когда свирепствовал Сталин. Но тем не менее я думаю, что в конечном счете, если хотите, это даже оправдается, но только при том условии, что мы, Россия, найдем в себе силы и способы об этом вразумительно рассказать. Так, чтобы люди не подвергались соблазну просто плюнуть на все и бежать… Россия должна сделать это, должна добиться осмысления — внутреннего для себя и осмысления для других — своего уникального и страшного исторического опыта. Россия должна это сделать. И пока она очень медленно к этому движется. К сожалению, движется путем повторения, попадая опять в некоторые западни, которые когда-то ей были расставлены.
Вернадский в своих дневниках 1938 года пишет про Сталина и про Гитлера, что ничего не выйдет у них, потому что то, что они делают, противоположно идее ноосферы. Ноосфера — это сфера разума, в которой мы все живем. Если государство систематически делает что-то против этого, это государство погибнет. История свое возьмет. Действительно, до сих пор ничего необратимого в истории мы не наблюдали. Это не значит, что этого не было.
Вот моя узкая специальность — древняя история. На самом деле я умею обозреть — начиная с четвертого тысячелетия до нас — то, что записано. Есть письменности в нескольких древних культурах, которые я могу читать, и про эти культуры я что-то знаю. А сейчас есть археологические данные, начиная примерно с одиннадцати тысяч лет до нас. Раньше только пещеры с первобытными рисунками, очень мало данных. А еще раньше — какие-то сведения о неандертальцах. Чем дальше мы уходим в глубь тысячелетий, тем ненадежнее наши выводы. Я не абсолютно исключаю возможность того, что могла быть параллельная история культуры, которая просто погибла. Ну, как платоновский миф об Атлантиде — какая-то высокая цивилизация, которая ушла на дно океана. Вполне может быть. Но пока мы этого не нашли, поэтому лучше не фантазировать. Предположим, что этого нет. И предположим, что у нас сплошная, непрерываемая история. Ну, значит, желательно ее и не прерывать.
То, что маячит впереди, в XXI веке, отвечает формулировке великого французского антрополога Леви-Стросса: «Двадцать первый век будет веком гуманитарных наук, или его не будет». Для того чтобы человечество уцелело, чтобы избежать всех ужасных опасностей, которые продолжают нарастать, чтобы мы разумно, правильно подошли к своему близкому будущему — для всего этого мы должны понять друг друга, понять себя, понять каждого человека и общество, культуру гораздо лучше, чем мы понимаем и знаем до сих пор.
Если есть какое-то верховное начало в этой огромной Вселенной, где столько всяких галактик, где, возможно, существуют более успешные цивилизации, то смешно думать, что отдельные судьбы, отдельные подробности жизни кого-то из нас могут заинтересовать это высшее начало. Поэтому мне кажется, что обращаться со своими мелкими делами — мелкими в самом разном смысле, касающимися отдельных стран и так далее — вряд ли имеет смысл. Думаю, что бессмысленно молиться. Хотя я несколько раз в жизни молился.
Как идея верховного разума соотнесена с моим или любого другого человека возрастом?