И будет день

— У Котахэнэ Хамудуруво настоящая деловая хватка. Большая удача для прихожан, что Котахэнэ Хамудуруво стал у нас настоятелем. Когда недуг приковал меня к кровати, я часто с беспокойством думал: как пойдут дела в деревне и монастыре? Я просто счастлив, что нашел себе достойного преемника.

Но были и скептики.

— Вся эта суета недолго будет продолжаться, — говорили они. — В точности как бутылка с содовой: откроешь, она немного пошипит, и все. Да и что Котахэнэ Хамудуруво может сделать с двумя-тремя девчонками?

5

И вот наступил день, когда Бандусена вместе с сыном и Саттихами направился к своей матери. Он шел впереди, держа сына на руках, а за ним с плодом хлебного дерева в одной руке и широкой плоской корзинкой, в которой лежали приготовленные для подношения листья бетеля, — в другой семенила Саттихами. Время от времени она бросала взгляды на лицо Саната, прижавшегося щекой к плечу отца, и улыбалась, Санат был одет в свежевыстиранные штанишки и рубашку, волосы его были тщательно причесаны. Матери казалось, что во всем мире нет ребенка опрятнее, но Бандусена невольно вспоминал, как нарядно когда-то одевали его самого, и, глядя на более чем скромно одетого сына, невольно испытывал чувство горечи.

Огорчало его и другое. Вместе с женой и сыном он шел в дом, где родился и вырос, а его одолевали робость и беспокойство: какой еще номер выкинет Ясомэникэ? Не оскорбит ли Саттихами?

Саттихами же ничто не тревожило. Она знала, что стерпит все, что бы ей ни пришлось услышать. Нрав у нее был спокойный, да и жизнь приучила ее все сносить от господ, а родственники мужа, несмотря ни на что, оставались для нее господами. Свой долг она видела в том, чтобы помирить мужа с его семьей, и готова была на многое, чтобы этого добиться. Из-под крышки, которой был накрыт горшок с приготовленным плодом хлебного дерева, шел аппетитный запах, приятно щекотавший ноздри. Не каждая женщина может приготовить плод хлебного дерева, чтобы от него исходил такой аромат! Так и шли они молча, и каждый думал о своем.

Поскольку Ясомэникэ каждый день, как только солнце начинало клониться к закату, отправлялась в монастырь, они решили прийти к пяти часам — хотя бы часть времени, что они проведут под родительским кровом, Ясомэникэ не будет дома.

Описара Хаминэ сидела на ступеньках, ведущих на веранду, с полной корзинкой молодых листьев пальмы для плетения циновок. Еще издали Описара Хаминэ узнала гостей. Да, это шел ее старший сын, ее первенец, уже со своим сыном. И на мгновение память унесла Описара Хаминэ к тем далеким дням, когда сам Бандусена был маленьким — и она, молодая счастливая мать, брала его на руки, тискала и тормошила, а Описара Раляхами, широко улыбаясь, смотрел на них. Картины прошлого задрожали и исчезли. Описара Хаминэ сняла старые очки мужа, которые теперь носила, смахнула слезы, шагнула навстречу Бандусене и взяла у него внука.

— Мой золотой внучек! Смотри, улыбается! Ах ты мой дорогой. Узнал бабушку. Узнал. Такой же круглолицый, каким и ты был.

Осторожно ступая, Описара Хаминэ поднялась на веранду, прошла в комнату и посадила Саната на свою кровать.

— Идите сюда! — позвала она Бандусену и Саттихами, когда отдышалась. — А помнишь, сынок, как твоя мать бегала словно лань и совсем не уставала?.. А что это у тебя в руке, Саттихами?

— Это я приготовила плод хлебного дерева, чтобы не приходить с пустыми руками. — С этими словами Саттихами поставила горшок рядом с кроватью и сама уселась на пол около кровати.

— Разве мало у тебя хлопот, чтобы думать еще об этом? Я-то знаю, что такое маленький ребенок на руках… И нечего сидеть на полу. У нас хватает стульев.

— Я могу и здесь посидеть. А где Ясомэникэ? — спросила Саттихами из вежливости. Она никак не могла решиться называть обитателей «большого дома» по-родственному: «мама», «младшая сестра», «младший брат». Несколько раз она открывала было рот, чтобы сказать «мама», но слово застревало у нее в горле. Она опасалась, что это может не понравиться.

— И Ясомэникэ, и Вималядаса пошли собирать цветы для монастыря, — ответила Описара Хаминэ, догадавшись о том, что происходило в душе у Саттихами. — Теперь Ясомэникэ, как только вернется из школы, сразу же собирается в монастырь. Ничего больше для нее и не существует. Только монастырь. И Вималядасу с собой таскает — совсем не дает уроками заниматься. — А затем, подойдя к двери, крикнула так, чтобы служанка на кухне услышала: — Сопия, поставь-ка чайник!

Бандусена спустился во двор и направился к камню-талисману. В детстве они часто здесь играли. С Ясомэникэ, правда, редко — почти каждая их совместная игра кончалась ссорой, и Ясомэникэ с плачем и воплями убегала жаловаться отцу или матери. Она умело представляла дело так, будто Бандусена обидел ее, и, случалось, мать довольно сурово наказывала его.