И была любовь в гетто

И что же потом оказалось? Что доносчиков среди нас не было. Мы все знали друг друга с детства, все были друг в друге уверены и знали, что никто никого не предаст. А как сложилась судьба генерала Грота? Его выдал товарищ по оружию, с которым они вместе воевали в 1920-м, а тому помогали «надежные ребята» из разведки АК. Видно, Грот и его окружение плохо разбирались в людях. Предателям в АК еще долго продолжали доверять. И те, пока не утратили доверия своего командования, успели выдать немцам несколько сот человек. А мы оказались не достойны доверия, хотя наши люди, наши друзья никогда никого не выдали. И как можно было после этого относиться к генералу? Те, кто слепо следуют правилам, не заслуживают хорошего отношения. Надо ведь учитывать характер человека, обстоятельства, знакомства. Мы очень старались установить контакт с АК. Еще утром 18 апреля говорили по телефону с Леоном Фейнером. Надеялись, что через Зарембу (и руководство ВРН[46]) ему удастся повлиять на генерала, убедить того изменить к нам отношение. Не получилось. Никто с нами связи не установил. Ну и как мы могли, обсуждая это, тепло говорить о генерале Гроте, относиться к нему с любовью? У кого было больше надежных людей — у нас, в ЖОБе, или у них? А для нас, запертых за стенами, отсутствие контактов с АК было бедой. И все равно очень жаль, что генерал погиб, да еще в результате предательства.

Мне неприятно вспоминать о предателях — кроме этих, были еще и другие. Но когда агенты из «Меча и плуга»[47], организации, сотрудничавшей с гестапо и советской разведкой, искали контакты с евреями, они не к нам прислали своего человека, а к еврейским ревизионистам из организации Жаботинского[48].

Заканчивается ночь с 18 на 19 апреля. Акция по окончательному уничтожению гетто продолжается.

19 апреля

В десять часов утра командование принимает Штроп[49]. Начинается новое наступление на гетто.

День занялся чудесный, погожий, но не жаркий. Даже прохладно. В нашем секторе (территория фабрики щеток[50] на Свентоерской) — около десяти веркшуцев. Сидят в своей караулке на первом этаже. Мы заглядываем туда через окно. На стенах висят автоматы. А они сидят в расстегнутых мундирах и пьют чай. Можно было бы бросить в окно гранату и, безоружных, взять их в плен или расстрелять. Захватили бы много оружия. Но эти люди не сделали нам ничего плохого. И мы не решились. Умно это было или глупо, нам никогда не узнать. Идем дальше. Прохладно, я в летнем пальто. В кармане у меня непристрелянный револьвер. В последнем, третьем, проходном дворе дома на Свентоерской встречаем еще двоих веркшуцев. Идем за ними. Можно без труда их застрелить и забрать оружие. Да, у меня есть револьвер, но ведь я никогда из него не стрелял, я вообще никогда не стрелял, я еще не умею стрелять. Представил себе, что могу, не вынимая револьвера из кармана пальто, запросто в них выстрелить. Но тут они поворачиваются к нам и с улыбкой говорят: «Поглядите, там дерутся, а у нас спокойно». Слова иногда могут разоружить врага успешнее, чем если у него отобрать оружие. Мы дошли с этими ничего не подозревающими веркшуцами до конца двора и позволили им свободно уйти.

А между тем из центрального гетто опять стали доноситься выстрелы и взрывы. То наши, то их… И так продолжалось до сумерек. Ночь мы провели там же, на своей «базе».

20 апреля

И этот день занялся чудесный и солнечный. Все еще царило спокойствие. Тишина. Похоже, ночью все хорошо спали — ничего особенного мне не запомнилось.

Час дня. Появляется связной из группы Гутмана, которая базируется на Свентоерской, у самых ворот со стороны Валовой. Перед воротами мина, установленная Клепфишем, датчик взрывателя — у них. Немецкий отряд в составе около ста человек останавливается у самых ворот, но никто им этих ворот не открывает. И тогда Гутман отстраняет двух часовых, стоящих в карауле, и включает взрыватель. Мощный взрыв. Из разорвавшейся трубы фонтаном бьет вода. Вода заливает всю улицу. Кареты «скорой помощи» с включенной сиреной увозят раненых немцев. Мы все идем туда. Думаем, сейчас начнется схватка. Но немцы, нацепив на себя белые ленточки, предлагают перемирие. У нас была всего одна винтовка, и только один умел из нее стрелять. Это был Зигмунт Фридрих, он уже отслужил в армии. Идем дальше. Зигмунт стреляет по белым ленточкам.

Идем дальше. На чердаке погибает Михал Клепфиш. Мы пробиваемся, пока еще все вместе. Немцы все-таки форсировали ворота. Мы бросаем в них бутылки с зажигательной смесью. Бутылки часто достигают цели, и мы видим, как тех, в кого они попали, охватывает пламя. Это продолжается какое-то время, пока немцы не отступают. Смеркается. Мы ищем, куда бы спрятаться. Из сада Красинских с Бонифратерской немецкие огнеметы поджигают наш сектор. Но мы еще об этом не знаем.