И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

Однажды, собираясь вечером ехать в Загорск к батюшке, я была неспокойна. Меня тяготила постоянная необходимость скрывать и обманывать, а также опасение, что очередная поездка может окончиться неблагополучно не только для меня, но и для него. Перед самым отъездом, чтобы немного успокоиться, я наугад открыла Евангелие и прочла следующие слова: «Мир Мой даю вам, не так, как мир даёт, Я даю вам».

Когда я приехала к батюшке, он открыл Евангелие и прочёл мне эти же самые строки. Тогда я рассказала ему обо всём. «Вот видите!» — сказал он, давая мне понять, что это «совпадение» не было случайным.

Посещая время от времени храм до крещения, я улавливала только отдельные фрагменты богослужения. Когда я слышала пение «Христос Воскресе» или «Господи, помилуй», мне хотелось, чтобы оно никогда не прекращалось. Постепенно начали выделяться островками «Великое славословие», «Свете тихий» и другие. Особенно сильное впечатление произвели на меня слова «Святый Боже», которые я прочла однажды на часовне в Охотном ряду, возвращаясь поздно вечером из университета пешком.

Иногда, придя в церковь и уловив какой-либо особенно поразивший меня, новый для меня момент, который заключался, например, в словах «Исповедуйтеся Богу Небесному» или в отдельных песнопениях Великого поста, я уходила из храма, потому что больше не могла ничего вместить, и иногда долго ходила потом по улицам.

Здесь всё было другое. Приехав к батюшке, я чувствовала, что весь мир остаётся где-то в стороне. Во время богослужения кроме меня присутствовало часто всего 2–3 человека. Батюшка стоял совсем близко, и все богослужение от начала до конца проходило передо мной. Батюшка служил в этой своеобразной обстановке так же, как он служил прежде в большом, переполненном народом храме.

И это поразительное несоответствие между совершаемым богослужением и внешней обстановкой, в которой оно совершалось, с чрезвычайной остротой подчёркивало глубокое, объективное, космическое знание литургии, которая должна была совершаться независимо от того, сколько человек за ней присутствует, как прибой морских волн не может приостановиться из-за того, что нет свидетелей.

Иногда все происходящее казалось мне столь значительным, что я переставала понимать, зачем я здесь, какое право имею здесь присутствовать.

Совершая богослужение в своих «катакомбах», батюшка выполнял какую-то большую историческую миссию: «он охранял чистоту православия». Это убеждение придавало особый колорит всей его деятельности: он не был изгнан — он ушёл сам, он не выжидал, а творил, он трудился не для этой только узкой группы людей, которые могли видеться с ним в этих условиях, но для Церкви, для будущего.

Но он ни на минуту не забывал и живых людей. Стоя возле батюшки во время богослужения, я знала, что он чувствует моё состояние и каждый момент старается помочь мне. Мне было спокойней оттого, что он понимает все и не даёт мне ошибиться. В то время я боялась сделать какое-либо движение по собственному побуждению, так как мне всегда казалось, что я сделаю не так, как нужно. Я знала, что некоторые оценивают моё поведение, как холодность. Они не понимали, что всякое внешнее проявление чувства давалось с большим трудом и казалось недозволенным.

Однажды, когда все клали поклоны при чтении молитвы «Господи и Владыко…», и я попыталась последовать их примеру. Батюшка подошёл ко мне и тихо сказал: «В землю не надо». Эти слова не только освободили меня от скованности, но дали мне ясно почувствовать большой внутренний смысл земного поклона.

Батюшке очень хотелось, чтобы я хоть раз прослушала преждеосвященную литургию. Сделать это было очень трудно, так как уехать в Загорск в рабочий день было невозможно. Наконец мне удалось как-то освободить себе утро, и я приехала в Загорск накануне с ночёвкой. Богослужение должно было начаться ещё до восхода солнца. Когда я вошла в батюшкину комнату, «часы» уже начались. Слова псалмов и молитв оживляли маленький домик, так что казалось, что самый воздух, предметы и стены участвуют в богослужении. Звуки подымались ввысь, окружали образ Божией Матери и наполняли собою все.

В эти благодатные минуты всей силой своей души, всем напряжением веры и любви, доступным человеку, батюшка молился за себя, за нас, за весь мир: «Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый. Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящихся!..»

И сейчас, через много лет, когда в Церкви в дни Великого поста священник провозглашает 3–й час, мне кажется, я слышу голос нашего старца.

После окончания богослужения мне надо было торопиться на работу.

«Я счастлив, что вы имели возможность присутствовать за литургией преждеосвященных Даров», — сказал мне батюшка.