И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

Принял нас на закуску, усадил Павла в гостевое кресло, меня — на стул. Спросил, как у нас дела. Муж начал рассказывать очень подробно, вдаваясь во все тонкости, заново переживая обиды. Я нервничала. A. B. — после службы, ничего не ел, до нас принял восемь человек… Но что скажешь, когда течёт и течёт горькая исповедь? И снова разговор об эмиграции. Для меня этот поезд ушёл, я давно помахала ему платочком. Но для мужа все свежо.

Мень перебирал чётки. Я подметила: когда беседу можно уравнять сбегом на короткую дистанцию, он обходится без них. Когда же предстоит марафон, чётки тут как тут. В тот раз или потом я впервые заметила на нижних суставах пальцев пятна псориаза? Это наши грехи огневицей проступили у него на коже.

— Был у меня такой Наум… — издалека начинает он, как если бы вышел из затвора и, встретив старых друзей, наслаждается и никак не может насладиться роскошью человеческого общения. — Этот Наум подавал на выезд шесть раз. Наконец добился своего. И что же? В Израиле не усидел. Уехал в Америку. Теперь хочет уехать и оттуда… Для «гомо советикус» нет в мире экологической ниши, ибо мы — не такие, как все.

Муж заметил, что через поколение это уже не будет чувствоваться.

— Но кроме этих соображений есть и наши личные судьбы, — мягко возразил хозяин. — Вы думаете, мне не бывает противно? Ещё как бывает! Когда я спрашивал своих духовных детей, почему они уезжают, мне отвечали: мы не можем тут жить. Многие считают, что тут нельзя быть и священником. Нет, можно. Жизнь идёт. Мы окружены людьми, которые в силу исторических причин, — так складывалась культура, цивилизация, — не хуже, а даже лучше, чем в других странах. Еврейская проблема… — не свожу глаз с его сильных, пружинистых пальцев, чётко передвигающих боб за бобом, — … будет решена в России в ближайшие 10–20 лет. Одни уедут. Другие, сознавая себя евреями, сознательно останутся. Третьи ассимилируются Ортодоксов это, понятно, не устраивает, но для меня ортодоксы все на одно лицо, будь у них на груди звезда, свастика или магендовид…

На «страшно здесь оставаться после предпринятого шага» отец Александр отвечает, что жить — везде страшно Туг мы хотя бы знаем, чего надо опасаться. А там ужасы непредсказуемы.

Уходим. Почти ушли. Нет, ещё «лестничный разговор» как бывает «лестничное остроумие». Об «Истоках религии» Павел рассказывает, какое впечатление на него, атеиста, произвела эта книга.

Хозяин находит в себе силы заинтересоваться. Говорит что писал «в пространство», не для печати. Читательских писем он не получает. Поэтому так важны для него устные отзывы «Атеиста» пропускает мимо ушей. Обычно он парировал незамедлительно: «Атеистов нет. Есть идолопоклонники те кто ставит на место Бога карьеру, деньги, славу, иногда собственного ребёнка или машину — мало ли у нас фетишей?» Но сегодня у него другая задача: не доказать истину, а удержать любимого мной человека.

На прощанье обещает мужу;

— Я буду за вас молиться.

Это очень важно. Новодеревенская знакомая Зоя М передала мне чьи‑то горячие слова: «Наш батюшка помолится — мёртвый встанет». Но для моего атеиста — это чистая абстракция.

Зоя — не единственная, кого я здесь узнала. Однако для меня — человек номер один. Люди встречаются не случайно — убеждён Мень. Кто‑то послан вам, кому‑то посланы вы. И то и другое, в конце концов, для вашего же блага. В отношении моей новой знакомой это особенно справедливо. Круглолицая серьёзная, но без надутости, похожая на финку Зоя излучает доброжелательство.

Она первая заговорила со мной. Оказалось: живёт тут неподалёку, круглый год снимает комнату. Под влиянием отца Александра бывшая «невера» начала совершенно иную жизнь совершенно с другими измерениями. Несколько лет назад хулиганы устроили дикий разгром в её мастерской, побили почти все работы. Но она спокойна. Говорит: «Бог расчищает пути». Странно слышать это от профессионала, лепившего Пастернака, Ахматову. Какое мужество!

Зоя всей душой хочет мне помочь. Поэтому тяну к ней своего упирающегося мужа Не в коня корм… К простенькой опрятной комнатушке с изображением Сретенской церкви на стене, к хозяйке, которая любовно написала её в румянце зари, у меня — чувство притяжения, по сродству, у мужа — отталкивания, по несходству.

Посыпались разрешения на выезд. «К съезду!» — толкуют отъезжающие.

26–й съезд партии, как никакой другой, проник в мои поры. Это мне дано такое «послушание». До глубокого вечера, часто до полуночи корректирую я в газете съездовские материалы. Не приведи Бог пропустить ошибку. Теперь, правда, не те времена, когда за газетную опечатку можно было поплатиться головой. Ещё помнят старые корректоры, как за «Сказку о царе Сталине» (вместо Салтане) сажали в тюрьму. Но всё равно вызовут на ковёр, а то и уволят с работы.

В какой‑то приезд я сказала Меню: «Не хочу, чтобы меня вызывали на ковёр». Он не понял: «Если мы не пожелаем работать на ковре, на нём будут бить в барабаны из человеческой кожи».