И быть роду Рюриковичей

   — Твоя правда, но не ради славы рвусь я туда. Когда Русь одолеет империю, то всяк скажет: «Можем ли мы обнажить оружие против русичей, ежели им Царьград по силе?» Победа над ромеями уроком хазарам и печенегам будет. А чем Русь прочнее, тем смерду и ремесленнику, купцу да иному заботнику земли русской жить легче. Не будут разорять её набегами, грабить данью непомерной...

На Подоле, неподалёку от пристани, корабельных дел умельцы поставили просторный навес — сушилку для досок и реек, а рядом такой же навес для распиловки брёвен. Обшили навесы отходами досок, чтоб ни дождь, ни снег не забивали: на ладьи сырой лес не годен.

Суетно сделалось на Подоле. Не только киевский люд, но и мужиков из ближних сел нагнали. День-деньской вжикали пилы, стучали топоры. Одни подтаскивали брёвна, другие отёсывали их, третьи пилами распускали. А потом доски укладывали, да так, чтобы одна другой не касалась и ветром продувало. К будущему лету много леса на корабли потребуется.

Глядя на всё это, киевляне гадали:

   — Что задумал князь? — И шутили: — Видать, решил каждого мужика ладьёй одарить.

На весь Киев пахло сосной, тёсом. Олег бывал здесь каждый день, а для догляда поставил боярина Путшу. Корабельных дел мастера заверяли князя, что в три лета справятся и с тысячу ладей на воду спустят.

Ночами на Подоле у навесов ставили надёжные караулы: ну как ненароком, а то и по злому умыслу поджог устроят! И тогда пропадёт доска, и Подол выгорит, да и стен городских огонь достанет.

А Олег о предстоящем походе так часто думал, что он ему нередко снился. Видел как наяву неведомую землю и город, о котором был наслышан, воинов-русичей у стен Царьграда...

А однажды приснилось ему, что ведёт он разговор с самим базилевсом. Но не в Царьграде, а в Киеве, в хоромах княжьих. На императоре одеяния пурпурные, на голове диадема золотая, и голос у него властный. Будто сидят они за столом трапезным, пьют не вино и не мёд, а холодное молоко, и базилевс говорит:

   — Ты безумец, Олег, коли намерился посягнуть на святая святых — империю. Сам сгинешь и дружину свою потеряешь. На погибель воинство обрекаешь!

Но Олега не страшат предсказания базилевса, и он отвечает дерзко:

   — Тебе неведомы ещё русичи! Аль не брали они базилевсов за грудь? Я же тебя на щит одолею и Царьграда ворота открою, а ты, император, и твои вельможи согнёте свои гордые выи. Вы ещё не изведывали полной мерой упорства русичей.

Пробудился Олег и только диву дался, как складно он речь вёл с базилевсом. Так он и наяву, не во сне ответил бы императору, доведись им встретиться.

Ивашка добрался до Новгорода, едва занялось утро. В молочной пелене тумана сказочно поднимались бревенчатые стены и башни.

Сколько раз доводилось Ивашке подъезжать к Новгороду — ещё с молодых, ушкуйных лет, — и всегда с трепетом взирал он на эти мощные укрепления.

Через открытые ворота въехал Ивашка в город. Всё оставалось таким же, как и в прошлый раз. Вот только мост через реку обновили.

Ивашка миновал воротную арку, над которой высилась сторожевая башня. К нему подошёл старший караула, спросил, хитро прищурясь:

   — Сызнова ты, молодец. Аль зазноба тянет?

Ивашка рассмеялся:

   — Женился я, Никула, женился. Жена в Киеве ждёт!

   — Али новгородских девок не досталось?

   — Видать, киевские проворней! А как тут отец мой,Доброгост?

   — А что ему поделается, он у тебя крепок. Поди, по молодкам ещё похаживает.

   — Да уж за моим батюшкой такой грешок водится, — рассмеялся Ивашка и направил коня в Плотницкий конец.

Копыта дробно застучали по дубовому настилу мостовой. Вот и начало Плотницкого конца. Ивашка даже в стременах приподнялся. Свернул в улицу. Перед ним до боли знакомый дом, где прожито столько лет. Ивашка спешился, открыл створку ворот, ввёл коня. Навстречу торопился воротный мужик. Передав ему повод, Ивашка направился к крыльцу, а Доброгост уже шёл к нему, всё такой же, будто годы и не брали своё. Обнял сына, похлопал по спине:

   — Благодарю тебя, сыне, что не забываешь порог родительский.

Потом отстранился, заглянул Ивашке в глаза:

   — Уж не выгнал ли князь тебя из дружины? Зачастил ты в Новгород.

   — Нет, отец, у князя я в чести, вишь, даже в десятниках хожу. Нынче княжича Игоря в Плесков сопровождал. К тебе же, отец, с новостью: женился я. Бранить станешь, хвалить — твоя воля.

Доброгост долго смотрел на сына: давно ли озорником бегал, голубей гонял.

Будто и жизни не было. Промчалась она мимолётно, сам не приметил когда. И вот уже сын женой обзавёлся.

   — Добрая жена дом сбережёт, скверная — рукавом растрясёт. Кто же она, суженая?

   — Красна, отец, ох как красна!

   — Не в красоте соль. Я с твоей матушкой в согласии прожил и добром её поминаю. А ведь не красавица была. Ну да ладно. Чья же она дщерь?

   — Боярина Путши, а зовут её Зорька.

   — Имя-то хорошее, была бы хозяйкой.

   — Вернусь, дом ставить будем.