И бывшие с ним

Неслышно из-за дерева показался Федор Григорьевич, тронул мужика за плечо: звал с собой.

Они проходили мимо Федора Григорьевича и мужика, стоявших под сосной. На уровне колена выделялось на дереве стесанное место. Могилка под сосной чуть выступала, от оградки два кола, торчат в стороны.

Появился сын Юрия Ивановича. Пальто нараспашку, шарф висит.

Мужик вдруг побежал за ними, стал перед Федором Григорьевичем, спрашивал:

— Ты кто, а? Ты кто? Ты что, врач здешний? Как же это, а?.. Я три газопровода построил, старый стал, а ты все живешь?

— Все лечит, — сказала Анна. И к Юрию Ивановичу: — Спасибо, бабу Липу довели. Радуется, как же, своих проведала. Вы идите, она в часовне передохнет. Помолимся, отведем ее. Так вот у нас и идет дело. Как соловецкие угодники, обретаем силу в немощах.

По пути к воротам оставили слева клин вековых сосен, там лежали мать Юрия Ивановича и дед его, и прадеды, целый угол родни. Туда завтра придут они с отцовской и материнской родней, чтобы помолчать над могилами и разойтись, винясь друг перед другом неведомо в чем.

На выходе из кладбища мужик с чемоданом упросил Федора Григорьевича устроить его в гостиницу. Прощаясь, Юрий Иванович взял руку Федора Григорьевича. Два золотых кольца на пальце. Слабо дышала жилка на запястье. Старик удержал его руку, прикрыл своей: услышал тебя.

Вернулись в дом дяди поздно и врозь. Причиной тому был сын, он надергал с могильных крестов литых иконок.

Нагруженным бронзой карманом он толкнул сидящего рядом отца, когда автобус подбросило на выезде из Черемисок. Юрий Иванович, тотчас вспомнив о исчезновении сына на кладбище, попросил их высадить. Протиснул руку в карман сыну, выдернул пачку бронзовых пластинок. В гневе ударил его.

Сын оторопело сел в снег. Все его шестнадцать лет отец был в доме уступающей стороной, убеждающей словесно, а значит, слабой, неспособной на такой ответ.

— Эти железки болтаются… — залепетал сын. — Сами сваливаются. Подходи бери…

Юрий Иванович в другой раз запустил ему руку в карман. Поймал пластинку, дернул. Она зацепилась углами за мешочек кармана. Его возня отрезвила сына. Он оттолкнул руку отца, поднялся.

— Я за иконами приехал! Да, да! Хочу выменять за них кое-что! — Сын стоял рослый, румяный, выше отца на голову. — Чего мне еще делать в Уваровске этом? Отдай обратно!

— Зачем привез?.. Узнай, что я тебе оставляю. Свою родину, своих друзей.

— Все ты выдумал. Друзья! Идеи! Вы просто нужны друг другу. Мать тебя выгонит — идешь к Эрнсту. Коля-зимний цепляется за вас, сосет соки. Эрнст одинокий, тебя и удерживает! — Выговаривая последние слова, сын выкручивал тяжелые пластинки из руки отца. Пластинки посыпались в снег. Сын схватил одну, нагнулся за другой. Юрий Иванович не дал взять пластинку, а достал двадцатипятирублевую бумажку, подал и указал на станцию:

— Возвращайся в Москву.

Сын ушел по тропинке вдоль полотна, Юрий Иванович истолок снег, собирая иконки. Поднялся на гору, ходил по кладбищу, вставлял измятые, почерневшие пластинки и закреплял колкими, слабо сидевшими в гнездах гвоздиками. Подобрал вилку, как видно, сын этой вилкой и срывал иконки. Раскровянил руку этой черной от ржавчины вилкой. Прибежал к Гуковым; отогреться не успел, киношники уже оделись и прощались с Ильей и скульптором, шофер сидел в машине. Только в Уваровске, в кухоньке своей тетки, Юрий Иванович отошел после чая с малиной и водкой, укутанный в платок, накрытый старенькой, на овчине, безрукавкой, и тогда заныли ободранные, политые йодом казанки. Тогда-то я прибрел сын; скребся долго, не слышали его, звонок не работал, отключали энергию, что-то с трансформатором. При керосиновой лампе отец с сыном договаривали свой разговор.

— Имущества тебе не оставлю, — сказал Юрий Иванович. — Оставлю Гришу Зотова… Эрнста… Леню… Нравится он тебе?

— Не будет он со мной дружить. На что я ему нужен?

— Будешь друг, да не вдруг. Эрнст говорит, будто связь врач — пациент самая высокая форма человеческой связи. Я другое думаю. Слышал — больше той любви не бывает, когда друг за друга умирает? Дружба признает наше равенство и одновременно наше отличие. В дружбе человек выходит за пределы своих интересов, то есть за пределы своей оболочки… и убеждается, что эгоизм личности не есть фатальное.

При давних наездах в Уваровск молодых Пановых Калерия Петровна и жена Юрия Ивановича невзлюбили друг друга; поклоны жене и детям посылала непременно. На второй день в Уваровске сходили на чай к Калерии Петровне, сходили с ней к Федору Григорьевичу, к Калташовым. В кино ходили вдвоем — Юрий Иванович почувствовал, что она хочет показаться с ним и что сына брать с собой не надо.