...И далее везде

В Петроград отца пригласили как специалиста. Хотя он не был ни моряком, ни учителем, ни врачом, в его профессии военно-морское училище тоже нуждалось: он шил фуражки. Это ремесло ему передалось от отца, нашего дедушки Вольфа, которого мы с Валькой не застали в живых. Знали, что он из «николаевских солдат». По семейной легенде, его в девять лет схватили на мосту, когда он бежал в лавочку за подсолнечным маслом для матери, и увезли в кантонисты. Я читал позже книгу Сергея Григорьева «Берко-кантонист», об еврейских мальчиках, которых силком забирали в армию, и плакал над ней, как над «Хижиной дяди Тома». Дед пробыл в кантонистах, в солдатах, 25 лет, получив после службы право на жительство за пределами черты оседлости, везде, кроме Петербурга, Москвы и Киева. Вместе с шагистикой он был обучен и картузному ремеслу в швальне. Дедов армейский приятель, уроженец Дона, уговорил его поселиться в сих благословенных краях, в области Войска Донского, в станице Урюпинской. Дед привез в станицу молодую жену-рижанку, народившую ему десятерых, девочек и мальчиков поровну, старшим из мальчишек был наш отец… До конца жизни дед шил лихие синие с красными околышем и кантом казачьи фуражки, какие изображаются на иллюстрациях к «Тихому Дону». Одна подобная хранилась у нас в семье, и я как-то схлопотал изрядную трепку от отца, прихватив эту реликвию во двор для игры в «казаков-разбойников»… С переездом в Питер отец, обученный казачьему фасону, стал шить картузы по морскому ведомству. В училище, которому вскоре присвоили имя умершего наркомвоенмора Фрунзе, он просидел с иглой над деревянной болванкой почти сорок лет. Сколько фуражек и бескозырок он пошил, сейчас подсчитать невозможно: тетради, куда он записывал каждую согласно принадлежности и по мерке, утеряны. Отец шутил, что главные «головы» флота, прошедшие курсантами через «Фрунзе», у него в руках, то есть в записи. Когда я во время войны навестил в Баку моих эвакуированных вместе с училищем родителей, отец, узнав, что нашим Северным флотом командует адмирал Головко, порылся в своих тетрадях, нашел нужную и, перелистав ее, сказал:

— Вот. Хорошая, легкая голова у вашего командующего. Соответствует фамилии… Размер — 61. Лоб, затылок, височки — аккуратненькие, как на заказ. Ладный был курсантик. Бескозырку мою носил — загляденье! А носить-то тоже надо умеючи.

3

— Ехали две недели, — сказал мне брат, когда мы недавно вспоминали с ним переезд в Питер. Вообще-то, как типичный технарь, он не любит предаваться лирическим воспоминаниям, «никому не нужной мемуаристике», к моей активности в этом плане относится скептически («Тащить в книгу всякую всячину!») и многое из того, что хранится у меня в памяти, подвергает критическому, пересмотру. Так, к примеру, начисто отрицает свою причастность к «полету» сквозь оконную раму. Просто я сам раскачивался на кроватной спинке и дораскачался… Но иногда все же мне удается выдавить из Валькиной памяти кое-что существенное, особенно если он бывает у нас в Москве и находится, как гость, в благорасположении размягченного духа.

— Как ехали? Как ездило тогда полстраны. В теплушке. Двухосный грузовой «пульман». До нас, видать, возили лошадей, всю дорогу воняло навозом… Но были счастливы, располагались по-семейному, с мебелью, с печкой-буржуйкой. Дядя Доня выхлопотал вагон…

— Ошибаешься, не дядя Доня. Нас ведь ехало три семьи. Кроме нашей и дяди Дониной еще Ф. с женой и двумя малышами — Витькой и Томочкой, ему года два, девочка — грудная… Вот Ф., крупный партиец, и получил вагон.

— Точно, вспоминаю этого Ф. Короткорукий…

— Редкостный физический недостаток, врожденный порок. Обе руки без предплечий, без локтей, но с кистями вместо них, с пальцами. Я спрашивал у медиков, бывает, говорят, один случай на миллион…

— А силой обладал необыкновенной.

— И ловкостью. «Солнце» крутил на турнике.

— Что там «солнце»!.. В Вышнем Волочке долго стояли, Ф. пошел за водой на станцию. И я с ним увязался, как старший из ребят. Пока наполняли ведра — у него два, у меня небольшое, — поезд тронулся, свалив прислоненную к теплушке лестницу. Ф., не выпуская из рук ведер — я-то свое бросил — левой подхватил меня под мышку так, что я оказался по пуп в ведре с водой, правой, тремя ее свободными пальцами, ухватившись за дверной поручень, подтянулся и, только чуть расплескав воду, и то за счет моих бултыхающихся ног, влез, вскарабкался в вагон — цирковой номер, но не на арене, а на ускоряющем бег поезде.

— Виктор рассказывал, что его отец практически все умел делать руками. В молодости рыбачил на баркасах в Рижском заливе, ставил сети. В эмиграции, в Англии, работал стеклодувом. А вот галстука завязать не мог, пальцы не доставали до узла, ладони не соединялись.