И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Мы выезжаем, сейчас будем, — говорит полицейский. Миша кладет трубку, возвращается во двор и видит, что ребята исчезли.

— Клавдия! — кричит он как можно громче. — Мартин! Вернитесь!

Он кричит снова и снова. Никого. Только птица на мертвом дереве все еще здесь: «Кивит! Кивит! Кивит!» Это так! Это так!

Я проклятый Богом идиот, думает Миша в отчаянии.

Через полчаса его уже допрашивают в участке.

7

— Имя?

— Миша Кафанке.

— Год рождения? Возраст?

— 17 марта 1962 года. 29 лет.

— Где родились?

— Здесь, в Ротбухене, в больнице Мартина Лютера.

— Профессия?

— Жестян… э-э, сантехник, магазин сантехники.

— Значит, частник.

— Частник, да. — Мише уже надоело, поэтому он говорит вежливо: — Это все написано в удостоверении личности и в свидетельстве о рождении, которые я вам дал, господин Зондерберг. Вы можете просто списать.

Этот Зондерберг здесь новенький, Миша его еще ни разу не видел. Сейчас все обновляют, и здесь тоже, полицию всю перевернули. Раньше, во времена «реального социализма», были ABV — участковые уполномоченные, Миша еще помнит «своего». Его звали Кизель, милый человек Гизельгер Кизель. Уполномоченные появились еще в пятидесятые годы. У каждого ABV, такого, как Кизель, была своя контора. А в конторе у него было бюро, не в отделении, а свое, так что он знал на своем участке всех наперечет — детей, пьяниц, неблагополучные семьи, трудяг и лентяев, и гомиков, и дебоширов:

— Ну, что, госпыын Краузе, все еще ссоритесь с управдомом? Нет, помирились? Ну, это хыышо.

И тех, которые были против СЕПГ, он тоже, конечно, знал, и все о них в Штази докладывал, конечно. Кизель так выполнял свои обязанности, как при нацистах какой-нибудь там уполномоченный или ортгруппенляйтер, или как там они назывались, но при этом он всегда был дружелюбным и доброжелательным, этот ABV, и пока сидел в своей конторе, и на своем служебном мотоцикле «Швальбе», который выглядел как старая «Веспа», только со скоростью до 45 км/час.

Этого ABV Гизельгера Кизеля можно было пригласить на кофе или на пироги, и даже на ужин. Так было в прежние времена. Теперь ABV больше не существует. После воссоединения появились такие, как этот тип, думает Миша, — высокомерные карьеристы, теперь это называется контактберайхсбеамтер.

— Этого-то я как раз и не могу, господин Кафанке, — говорит контактберайхсбеамтер Зондерберг, выглядывая из-за своей пишущей машинки, совсем новой, электрической. Май все обновляет, и для полиции тоже все приходит с Запада, даже униформа. У Зондерберга — никогда не суди опрометчиво о человеке, Миша, не осуждай! — тоже появились свои трудности и заботы в связи с нововведениями. Например, мундиры Народной полиции, хотя и шились из синтетики, но, по крайней мере, были широкими и свободного покроя. Новые западные мундиры приталены, ткань у них получше, конечно, но они кажутся непривычно тесными после стольких лет Фопо,[5] а сегодня такая жара, что брюки и рубашка прилипают к телу и колются, человек потеет, раздражается, а тут еще и этот, как вам это понравится, с советами и возражениями.

— Этого-то я как раз и не могу, господин Кафанке, так положено по инструкции. Вопрос, ответ, сравнение с документом. Вы уж предоставьте это мне. — Проклятье, как колет рубашка, и брюки впиваются в мошонку!

— Конечно, — поспешно соглашается Миша. И, сопя, оправдывается: — Я хотел только облегчить вам труд, господин Зондерберг. Но я понимаю, инструкция есть инструкция. Прошу прощения.

Снова сопение. Вот дурак!

— Это все, что у вас есть из документов? — спрашивает контактберайхсбеамтер Зондерберг, раздражаясь оттого, как быстро ускользнул этот Кафанке, да и не только из-за этого. Фриц Зондерберг постоянно раздражается со времен воссоединения. Из-за всех этих несправедливостей. Вот, пожалуйста, в этом отделении работают три западногерманских коллеги, так они получают по 2800 марок в месяц. Сам он и еще шесть восточногерманских сослуживцев за точно такую же работу получают 1950 марок. Разве это справедливо? Единое Отечество!

— Больше у меня нет никаких документов, господин Зондерберг, — говорит Миша, тоже не очень дружелюбно. Вот Гизельгер Кизель, он и меня, и всех других на своем участке знал как облупленных, и мы его тоже. С ним были совсем другие отношения. А этот, контактберайхсбеамтер Зондерберг, вообще не местный, у него саксонский выговор, из Лейпцига он или из Дрездена, Миша готов поклясться. — Вы ведь здесь недавно, господин Зондерберг, какими судьбами?

— Да. Переведен из Лейпцига. Так почему у вас нет паспорта?

— Потому что я его еще не получил.