И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Затем начинается последний ритуал. Все берут розы из ведер, один за другим, и бросают по очереди цветы в детскую могилу, потом пожимают руки родителям, некоторые произносят при этом несколько слов, другие же только молча смотрят на них, а несчастные родители бормочут какие-то слова благодарности за участие. Весна. Повсюду цветут цветы, жужжат пчелы. Миша в отчаянии, его мучает чувство вины. Совсем под конец, когда уже и пастор ушел, и родители, покинув могилу, начали медленно двигаться к выходу, Миша делает шаг к ним, ему это просто необходимо, это так важно, сказать родителям, когда все уже ушли, как он скорбит вместе с ними. Он делает еще один шаг вперед, низко кланяется и начинает:

— Простите, я хотел бы вам сказать…

Четверо в черном проходят мимо с каменными лицами и взглядами, устремленными прямо вперед. Вот они уже прошли, оставив его одного, не удостоив ни взгляда, ни движения руки, ни единого слова. Миша растерянно смотрит им вслед. Они уходят, он для них не существует. Он стоит, одинокий и неподвижный, и чувствует себя в тысячу раз более виноватым, почти убийцей их детей. Да, так и должно быть! Как же ты не понимаешь, Миша: в несчастье должен быть обвинен невиновный, чтобы те, кто был ему причиной, могли снять с себя хоть часть вины. Пчелы гудят, столько пчел, и повсюду вокруг, на каждой могиле, цветут цветы, источая аромат.

28

Кажется, что он ничего не видит и не слышит, сидя в городском автобусе. Он все еще никак не может свыкнуться с тем, что произошло. Миша выходит в центре Ротбухена и некоторое время идет пешком, натыкаясь на прохожих, которые осыпают его бранью, но он этого словно не замечает. Однако то, что он видит, оказавшись на Кройцкаммерштрассе перед своим магазином, повергает его в ужас: входная дверь в трех местах заклеена широкими лентами. На всех стоит штемпель учреждения и большая печать из красного сургуча, отдаленно напоминающая печать на берлинских и нью-йоркских кусках Стены. «Участковый суд Ротбухена» — написано на лентах и печати. Он пыхтит, сопит, протирает глаза…

Нет, предприятие не опечатано, опись имущества оказалась (пока!) кошмарным видением его затравленной фантазии. Красное… красное… В двери торчит красная почтовая карточка с извещением: он должен получить на почте заказное письмо. Это еще не беда, думает Миша, каждый день ждешь чего-нибудь ужасного, но что может быть в письме?

Возбужденный, он вместо почты мчится к суду, там у него есть один знакомый служащий, у которого можно спросить совета.

— Добрый день, господин Пранге, давно не виделись, дома все в порядке, жена, дети? Могу я вас ненадолго отвлечь?

— Ну, конечно.

Освальд Пранге — член протестантской общины и филателист, кроткое, невзрачное создание с тихим благозвучным голосом и маленькой странностью в разговоре.

— Благодарю вас, дорогой господин Кафанке. У нас все хорошо, слава Богу. Между прочим, вы пришли в связи с проблемой ваших поставщиков?

— Нет… то есть… не совсем… Я узнал, что для меня есть письмо, я должен забрать его на почте…

— Понятно, господин Кафанке, я знаю об этом. Мы получили копию. Между прочим, письмо от «Кло-о-форм верке» из Вупперталя, поставщика сантехники… Где же у меня журнал, где-то здесь у меня был журнал, а, вот он. Между прочим, не могли бы вы сделать мне одолжение — дать марки с вашего конверта, когда получите письмо? Вы ведь знаете, я…

— Я знаю, господин Пранге. Конечно, я принесу вам марки.

— Я заранее вам благодарен, господин Кафанке, от всего сердца. Между прочим, вам прочитать, что пишет «Кло-о-форм верке», или вы сами догадываетесь?

— Я догадываюсь, господин Пранге.

Ах, Миша опять сопит! На его месте любой бы засопел, здесь не надо быть метисом первой степени…

— Я очень огорчен за вас, дорогой господин Кафанке, в самом деле. Между прочим, господа приложили копию вашего договора. Как же вы могли так просрочить платежи, господин Кафанке, ай-ай-ай!

Между прочим. Это и есть та самая странность, присказка Пранге. Он все время так говорит, даже дома, с женой и детьми. Если у человека профессия, вынуждающая его постоянно описывать имущество, опечатывать, отнимать и следить за тем, чтобы с банкротствами все было по закону, то он часто говорит «между прочим», потому что чувствует себя косвенно виноватым и хотел бы приуменьшить неприятное событие, он бы с радостью так сделал, если бы только мог. Он мягкий человек, Освальд Пранге, и при этом ему приходится постоянно быть вестником несчастья. Со сколькими из них сейчас он имеет дело, ведь раньше это было куда реже, между прочим.

— Так, значит, они хотят все у меня отобрать, — говорит Миша и сопит.

— Да, господин Кафанке, после того, как вы пренебрегли всеми напоминаниями, а все продления кредита вопреки здравому смыслу…

— Я же не мог, господин Пранге, я не мог!