И дети их после них

Вскоре показалась установленная на самом верху фигура Мадонны. Чудище благочестия, водруженное здесь на деньги семьи Вендель, оберегало сон рабочих с высоты своих десяти метров. Прошло уже несколько десятилетий, а она все так же благословляла Эйанж, раскинув руки и склонив голову. И все же, когда ты стоял у самых ее ног, это производило впечатление.

– Ее в войну задело снарядом, – сказал Антони.

– Знаю я, – ответила Стеф.

Эту историю знали все. Стеф велела ему подождать пару секунд и забежала за цоколь. Мальчик поднял глаза на доброе лицо статуи, на тяжелые складки ее одеяния, на гладкий металл, где ржавчина уже начала свою небыструю подрывную работу. Когда Стеф вернулась, в руке у нее была бутылка водки.

– Это что?

– А мы здесь как-то недавно бухали. Оставили бутылочку.

– Круто.

Она отвинтила пробку, хрустнувшую как новая, и поднесла бутылку к губам.

– Фу, теплая, – сказала девушка, скривившись.

– Дай-ка мне.

Антони тоже сделал глоток. И правда, жуткая гадость.

– Правда мерзость?

– А то.

– Дай сюда бутылку.

Стеф влила в себя хорошую порцию и пошла к карте-схеме долины в виде круглого столика, установленного прямо над пропастью. Она вскарабкалась на него и уселась, свесив ноги и любуясь пейзажем. Антони в один прыжок оказался рядом с ней. Она уже протягивала ему бутылку.

– А все-таки это неплохо помогает.

– Ага.

Вдали, извиваясь и искрясь, текла Энна. В долине и правда становилось поздно. В косо падающем свете угасающего дня на лице Антони стали видны дефекты кожи, пушок на верхней губе, прыщик у носа. На шее у него билась жилка. Он повернулся к Стеф. Оба они ничего из себя не представляли в этом пространстве, которое и само-то было не бог весть чем. Приток большой реки пересекал долину, где люди построили шесть городов: деревни, заводы, дома, семьи и обычаи. Волнистый пейзаж был затянут покрывалом из аккуратно сшитых между собой геометричных лоскутков пшеничных или рапсовых полей. Между ними бежали остатки лесов, подбираясь к деревушкам, окаймляя серые дороги, по которым проезжало по десять тысяч фур в год. То тут, то там посреди ядовито-зеленой лужайки торчал одинокий дуб, похожий на вздувшуюся кляксу.

В этой долине люди богатели, строили себе высокие дома, бросая вызов окружающей действительности. Детей пожирали волки, войны, фабрики. И вот теперь Антони и Стеф стояли тут и определяли ущерб. Под кожей у них пробегал невинный холодок. А в угасшем городе, сокрытая ото всех, продолжалась история, в которой под конец обязательно будут противоположные лагеря, выбор, политические движения и битвы.

– Давай дружить…

Стеф чуть не расхохоталась, но ее остановил серьезный тон мальчика. Он, не мигая, смотрел на пейзаж, упрямый и красивый. Водка сделала свое дело, и он больше не казался Стеф таким уж маленьким. И потом она успела привыкнуть к этому лицу, которое в профиль выглядело не таким ассиметричным, как анфас. У него были длинные темные ресницы, черные взъерошенные волосы. Она забыла о бдительности. Почувствовав, что на него смотрят, мальчик повернулся к ней. Снова стал виден его полуприкрытый глаз. Она смущенно улыбнулась.

– Почему ты так говоришь? – спросила она.

– Не знаю. Ты красивая.

Свет угасал. Главное – не возвращаться домой. Антони решил, что сейчас возьмет ее за руку. Угадав это, она немного отстранилась.

– Ты где живешь?

Он показал ей жестом.

– А ты?

– Там.

Она смотрела на плотные ряды крыш, на переплетение жизней, там, в ложбине под мостом. Она бывала здесь сто раз, знала эту панораму как свои пять пальцев и сразу находила нужные ориентиры. Понимая, как мало всего этого для жизни.

– Свалю я отсюда. Как только сдам выпускные, уеду на фиг.

– Куда?

– В Париж.

– А.

Для Антони Париж был чем-то абстрактным – пустым звуком. Что такое Париж? «Семь дней». Эйфелева башня. Фильмы с Бельмондо. Что-то вроде парка аттракционов, только еще понтовее. Он не слишком понимал, ей-то туда на кой ехать.

– Плевать, все равно поеду.

Для Стеф Париж был, напротив, черно-белым. Ей нравился Дуано[13]. Она ездила туда с родителями на Рождество. Вспоминала витрины и Оперу. Когда-нибудь и она станет парижанкой.

Они еще выпили, потом она заявила, что ей пора домой.

– Уже?

– Уже почти восемь. Мать меня убьет.

– Хочешь, я тебя провожу?

Она немного разбежалась и забросила бутылку – далеко-далеко, в сторону города. Та описала длинную, баллистически совершенную дугу. Оба проследили за ней глазами, пока она, шурша листвой, не исчезла в нескольких десятках метров ниже по спуску.

– Да нет, – ответила Стеф, – все нормально будет.

Она ушла, а Антони стал смотреть, как падает за горизонт солнце. Он не плакал, хотя именно этого ему и хотелось.

12

Элен Казати специально взяла выходной, как делала это время от времени. В такие дни она обычно вставала первой, в шесть часов, потом завтракала, слушая «Европу-1». Ей нравились обозрения Филиппа Обера. Он веселый и умеет говорить о женщинах, особенно о Матильде Мей.