...И другие глупости

— Ага! — сказала девчонка писклявым голосом. — У тебя тоже прыщи! — И захохотала.

Потом мы нацепили на вязаные шапки красные деревянные вишенки — очень это было в те годы модно — и пошли гулять по городу. Так я познакомилась с плывущими скульптурами на крыше Зимнего дворца. Прошло ровно тридцать лет, мы повывели прыщи, превратились — несмотря на носы — в красавиц и уже перестали ими быть, а они все плывут и плывут. А я все смотрю и смотрю.

Как начитанные девочки из приличных семей, мы с Муркой сразу сообразили, что на Гороховой она живет не просто так, а в доме Веры Павловны. И даже в ее квартире. Первый двор после арки, угловой подъезд с левой стороны, четвертый этаж по осклизлой лестнице без перил. Квартира была странная, разделенная на две самостоятельные половины, с диким количеством коридорчиков, в каждом из которых размещалась своя активная жизнь. В одном коридорчике, перед Муркиной комнатой, спал на диване ее первый муж, так сказать, Первый Блин, которого мы выгоняли из его личной належенной кровати во время моих приездов. Потом мы плотно закрывали дверь, чтобы он не слышал наших разговорчиков, и Первый Блин оставался без воздуха, света и человеческого общения. Первый Блин был большой, а диван маленький. Другой в коридорчике не помещался. Первый Блин свешивался с дивана всеми частями тела и страшно храпел.

— Мама! Папа сейчас задохнется! — закричала однажды Муркина трехлетняя дочка Машка, увидев эту жуткую картину.

Но это было потом, когда мы уже стали красавицами. В другом коридорчике за огромным письменным столом в клубах сигаретного дыма, в серой кофте крупной вязки и с чашкой кофе наперевес сидел Муркин папа и выводил свои химические формулы. Там был его кабинет. В третьем жили пальто и шубы. Он служил раздевалкой. Еще там была заветная дверца в туалет. В туалете на стене кто-то — может быть, Вера Павловна? — прорубил на лестницу окошко с деревянной дверкой. Поэтому посещение туалета сопровождалось аттракционом. Можно было сидеть на унитазе и обозревать лестничные окрестности, а если сильно вытянуть шею, то и двор, маячивший в проеме лестничного окна. Беда в том, что Мурка жила на последнем этаже, и редкая птица долетала до этой верхотуры без особой надобности. Муркин папа утверждал, что окно в туалете приспособлено специально, чтобы отстреливаться.

На свидания Мурка ходила в деревянных сабо с пятнадцатисантиметровыми каблуками. Сверху надевала вязаные полосатые гольфы — полоска желтая, полоска коричневая. Сабо не желали сгибаться — идти в них по лестнице было совершенно невозможно. И снять никак — на эту лестницу и в ботинках-то страшно было ступить. Мурка ковыляла вниз, чертыхалась и время от времени падала прямо в картофельные очистки. Обратно кавалеры тащили ее на руках. Было очевидно, что в этой амуниции самостоятельно на четвертый этаж ей не взобраться. Я однажды тоже намекнула своему тогдашнему питерскому кавалеру, что неплохо бы соответствовать. Кавалер попался довольно худосочный, но соответствовал весьма мужественно. Так они нас и таскали.

Когда-то, очень давно, мы с Муркой сидели у нее в комнате и слушали, как наши мамы собираются идти гулять по Питеру. Мамы визжали, хохотали, болтали чепуху и пели песенки.

— Интересно, — сказала Мурка, — мы в сорок лет тоже будет так хохотать?

Прошло двадцать лет. Нам давно уже сорок и даже чуть-чуть не сорок. Мы хохочем, несем чепуху, поем песенки и визжим дурными голосами, встречая друг друга на вокзале.

— Интересно, — говорит Мурка, — в шестьдесят лет мы тоже будем хохотать?

— Как ты думаешь, она нас встретит? — шепотом спрашивает Мышка, прерывая мои воспоминания.

— Мурка? Утром? Ты с ума сошла! — шепчу я в ответ.

— А как же вещи? — ноет Мышка.

— Господи! Какие у тебя вещи!

Вещей у нас действительно две зубные щетки и полиэтиленовый пакет с конфетами «Цитрон». «Цитрон» предназначается Лесному Брату для задабривания. Лесной Брат ест его как хлеб, а в Питере «цитрон» почему-то не водится, наверное, из-за повышенной ядовитости.

Никакой Мурки мы на перроне, разумеется, не обнаружили и потащились со своим «Цитроном» к выходу. И тут сзади кто-то крепко схватил наш пакет и потянул его к себе. Мы тоже схватили покрепче наш пакет и потянули его к себе. Пакет лопнул, «Цитрон» посыпался в лужу. Мы упали на колени и начали ползать по луже, собирая «Цитрон» и непрерывно натыкаясь на две джинсовые ноги.

— Вылезайте! — вдруг сказали ноги крайне нелюбезным человеческим голосом. Мы подняли головы. Над нами громоздился Лесной Брат. — Мурка велела вас встретить, — буркнул он, наклонился, вынул нас из лужи и поволок к машине. — Чего приехали? — грубо спросил Брат, запихнув нас на заднее сиденье.

— Да так, — проблеяла Мышка, — проверить… все ли… э-э-э… в порядке.

— Ничего у нас не в порядке, — мрачно сказал Брат и рванул с места.

Тут надо сделать маленькое лирическое отступление и рассказать о том, какая нечеловеческая страсть связала Мурку с этим человеком по имени

Лесной Брат