И дух наш молод

В тот вечер из рук в руки передавались листовки Петербургского комитета большевиков, призывавших к решительным действиям: "Всех зовите к борьбе. Лучше погибнуть славной смертью, борясь за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы"{12}.

Утром 27 февраля путиловцы снова вышли на демонстрацию. Перепуганные городовые вынуждены были скрыться. Около 10 часов капитан Джавров привел взвод учебной команды. Джаврова мы все ненавидели лютой ненавистью: садист из садистов, морфинист, трус. Он начал кричать на нас, угрожая пистолетом.

- Чего вы смотрите на него? Тоже развоевался. Аника-воин! Почему позволяете издеваться над собой? - обратились к нам рабочие, наблюдавшие эту сцену.

Мы кинулись к Джаврову, обезоружили и, взбешенные наглым его поведением, подняли на штыки.

Тем временем Семенюк из учебной команды сообщил нам, что в казарме их батальона прячутся полковник Верховцев, капитаны Лучинин, Воденброу и фельдфебель Кудряшов. Все они были известны своей жестокостью и поэтому вызывали у солдат чувство страстной ненависти.

Откуда-то появились две пожарные машины. На них вместо пожарников в медных касках вооруженные путиловцы и солдаты из наших полков. Одну из машин мы остановили. Поехали в казарму. Офицеров, оказавших отчаянное сопротивление, мы расстреляли. Только Лучинину удалось бежать. Впоследствии мне все же пришлось встретиться с ним. Это было в декабре 1919 года в Омске. Вот тут я и увидел капитана Лучинина среди пленных белогвардейских офицеров. Куда девались его самоуверенность, наглость, спесь...

В тот же день весь наш Измайловский полк вышел на демонстрацию. К нему присоединились рабочие Путиловского завода и "Треугольника".

Мы шли по Обводному каналу, запруженному людьми. Рабочие начали строиться в колонны. Знакомые ребята из шрапнельной мастерской подходили, здоровались, кто-то затянул песню:

Всероссийский император, царь жандармов и шпиков,

Царь - убийца, провокатор, созидатель кабаков!

Люд, восставший за свободу, сокрушит твой подлый трон,

Долю лучшую народу завоюет в битве он.

Вместе с рабочими измайловцы участвовали в уличных боях.

Наша рота после прибытия Самодеда соединилась с группой путиловцев. Когда приближались к Невскому, нас возле Пажеского корпуса обстреляли из пулеметов.

- Ложись! - раздалась команда.

- Засели, гады, на чердаке.

- Ничего! Выкурим.

Завязалась перестрелка. Случайные прохожие шарахались в переулки, сбивались в кучи, падали на серый снег. Кто-то крикнул:

- Перебежкой вперед!

Мы бросились к дому, откуда раздавались пулеметные очереди. Пули шлепались в снег, цокали о мостовую. Одна тонко-тонко засвистела рядом, и схватился за грудь мой дружок-ефрейтор... Упал, не выпуская из рук винтовку, знакомый шрапнелыцик с Путиловского. Но мы уже достигли подъезда. Лестница загудела, застонала под солдатскими сапогами. Мы бежали на звуки выстрелов. Схватка была молниеносной. Мы ворвались на чердак, выволокли провокаторов-жандармов, переодетых в шинели Гренадерского полка, и тут же расстреляли.

В этот же день мы приняли участие в разоружении городовых и полицейских.

Больше часа продолжалась осада полицейского участка. Как потом оказалось, там был настоящий склад оружия, боеприпасов, продовольствия. Видно, рассчитывали продержаться долго. Но солдат уже ничто не могло остановить:

- Не берут пули - пустим петуха. Выкурим, как крыс.

Здание участка запылало. Из окон повалил дым. Горе-вояки в длинных полицейских шинелях стали один за другим сдаваться. Все они получили по заслугам.

На Литейном вместе с путиловцами мы вели бои с отдельными группами забаррикадировавшихся городовых и полицейских и захватили там продовольственный склад. Сразу же возле нас собрались женщины, подростки. Они взяли под свой контроль продукты и организовали продовольственные пункты. Вообще, начиная с 27 февраля, всюду - на вокзалах, в общественных местах - для восставшего народа действовали такие пункты.

Три дня шли беспрерывные бои. 28 февраля разогнали полицейских в ушаковском полицейском участке, разгромили пересыльную тюрьму вопле Боткинских бараков и освободили осужденных на каторгу и подготовленных к отправке по этапу. Среди политических был и Петр Викторов с Обуховского. Он так похудел, что я его еле узнал. Обрадовался, увидев меня. В тюремной кузнице ему расковали кандалы. Он переоделся, получил оружие и присоединился к нам.

В городе все еще вылавливали полицейских и городовых. Некоторые из них, переодевшись в гражданскую одежду, продолжали оказывать сопротивление, стреляя с крыш и чердаков. Другие, наоборот, старались залезть в нору поглубже, боясь народной кары. Но их быстро находили. Очень помогали нам в этом подростки. Подбежит этакий Гаврош в латаной-перелатаной рубашке и за рукав: "Вот переодетый фараон!" Одних, на чьей совести была кровь наших товарищей, мы на месте расстреливали, других отправляли в районные штабы рабочих дружин.