...И духов зла явилась рать

Что он мог сказать, что помогло бы им почувствовать его настроение? Мог ли он сказать, что любовь превыше всего, что в ней причина и основа всякого опыта? Что это цемент, который скрепляет жизнь? Мог ли он сказать обо всем, что перечувствовал и передумал сегодня ночью, в этом диком мире, вертящемся вокруг огромного солнца, которое преодолевает громадные пространства, летящие через чудовищные безмерности, и все это куда-то, а, может быть, прочь откуда-то? Мог ли он сказать: мы разделяем со всеми эту поездку на вселенской карусели со скоростью миллиард миль в час? У нас есть общая причина противостоять этой вселенской ночи. Вы начинаете с меньших причин. Почему любишь мальчика, запускающего бумажного змея в первые дни марта, когда весеннее небо великолепно? Потому что чувствуешь сам, как горят пальцы, обожженные бечевой. Почему любишь незнакомую девушку, склонившуюся над колодцем, которую видишь из окна проносящегося мимо поезда? Потому что твои губы вспоминают влажную прохладу железного ведра и полдень, который навсегда потерян в прошлом. Почему плачешь, видя незнакомого человека, умирающего при дороге? Потому что он напоминает тебе друзей, с которыми ты не виделся сорок лет. Почему смеешься, когда клоуны дерутся из-за куска торта? В этот миг мы пробуем на вкус не только сладкий крем, но и самое жизнь… Почему любишь женщину, которая стала твоей женой? Ее нос дышит воздухом мира, который я знаю, поэтому я люблю ее нос. Ее уши слышат мелодию, которую я мог бы напевать в полуночный час, поэтому я люблю ее уши. Ее глаза с восторгом следят за сменой времен года, поэтому я люблю ее глаза. Ее язык познал вкус айвы, персика, вишни, мяты, лимона, поэтому я люблю слушать, как он произносит слова. Ее плоть познала жар, холод, горе; я знаю огонь, снег и боль. Мы разделили с ней, много раз разделили опыт жизни. Мы вместе пережили миллионы мучительных событий. И отрезать хоть одно чувство — значит отрезать часть жизни. Если же отрезать два чувства, жизнь тут же расколется пополам… Мы любим то, что мы знаем, мы любим то, что мы есть. Общая причина есть у рта, уха, глаза, у языка, у руки, у носа, плоти, у сердца и души…

Но… как сказать об этом?

— Смотрите, — он решил попробовать, — что получится, если посадить в вагон поезда двух людей — солдата и фермера. Один начнет говорить о войне, другой о пшенице; они наскучат друг другу до того, что в конце концов завалятся спать. Но пусть один из них заговорит о беге на длинные дистанции, и если другой хоть раз в жизни пробежал милю, то они будут бегать всю ночь, как мальчишки, высекая из воспоминаний искры дружбы. Точно так же у всех мужчин есть одна общая тема — это женщины, и они могут говорить об этом весь день и всю ночь. Адская штука.

Чарльз Хэлоуэй остановился, покраснел, сознавая, что главная цель разговора еще впереди, но он не представлял, как же до нее добраться. Он пожевал губами.

Папа, не останавливайся, подумал Уилл. Когда ты говоришь, это заполняет все вокруг. Ты спасешь нас. Продолжай.

Пожилой человек безошибочно понял взгляд сына, ту же самую мысль он прочел и в глазах Джима; затем медленно пошел вокруг стола, здесь прикасаясь к изображению ночной бестии, там потрогав картинку, на которой схватились в драке оборванные косматые старухи, притронулся к звезде, к серпу луны, к древнему солнцу, к песочным часам, в которых вместо песка сыпалась костяная мука.

— Когда я начал говорить, сказал ли я что-нибудь о том, что значит быть хорошим? Господи, я не знаю… Увидев на улице, что стреляют в незнакомого человека, вы вряд ли поспешите на помощь. Но если за полчаса перед этим вы провели с ним десять минут и немножко узнали о нем и его семье, вы не раздумывая броситесь вперед и попытаетесь предотвратить убийство. Значит, знание — это хорошо. Незнание или нежелание знать — это плохо и безнравственно. Вы не можете действовать, если не знаете. Невежественное действие сбросит в пропасть вас самого. Господи Боже мой, наверное, вы можете принять меня за сумасшедшего. Можно подумать, что нам следовало бы гоняться по улицам и охотиться на воздушные шары как на слонов, как это делал Уилл, но в действительности прежде всего нам следует узнать все, что только можно, об уродах с карнавала и о том человеке, который управляет ими. Мы не можем быть хорошими, пока не узнаем, в чем суть плохого, поэтому стыдно не воспользоваться временем и не сделать этого. Закончится сегодняшнее представление, и толпы зрителей разойдутся по домам. Я чувствую, что тогда-то люди осени и нагрянут к нам. У нас есть в запасе, возможно, часа два времени.

Джим подошел к окну и вгляделся в даль, где стояли черные балаганы и орган-каллиопа играл, и мир поворачивался в ночи как огромная карусель.

— Разве это плохо? — спросил он.

— Плохо? — возмущенно крикнул Уилл. — Конечно плохо. И ты еще спрашиваешь?