...И духов зла явилась рать

— Успокойтесь, — сказал отец Уилла. — Джим задал хороший вопрос. Ведь на первый взгляд представления карнавала просто великолепны. Но человек, повидавший жизнь, обращает внимание вот на что: ты не можешь получить что-то из ничего. Ведь фактически ты получаешь от них пустышку, а полагаешь, что получил нечто. Проще говоря, они дают тебе пустые обещания, ты подставляешь им свою шею и — бам!

— Откуда они приходят? — спросил Джим. — Кто они?

Уилл вместе с отцом подошел к окну. И Чарльз Хэлоуэй сказал, вглядываясь в далекие балаганы:

— Может быть, в некие времена, еще до Колумба, это был просто человек, скитавшийся по Европе, звеневший колокольчиками, пришитыми к штанам у лодыжек; он нес на плече лютню, отчего его тень походила на тень горбуна. Может быть, миллион лет назад человек, по облику еще похожий на обезьяну, переполненный несчастьями других людей, вдруг нашел в этих несчастьях скрытую сладость, которую он принялся жевать, как мы жуем мятную жвачку, и несчастья других придавали ему бодрости и желание жить. Может быть, сын, оставшийся после него, усовершенствовал приспособления, изобретенные отцом для людских мучений — все эти капканы, ловушки, костоломы, обручи, сдавливающие голову, вызывающие судороги, все, что обманывает дух и истязает тело.

Эти люди стали сбрасывать отбросы в уединенные пруды, в которых от этого зародились и размножились комары, несущие болезни, москиты, кусавшие по ночам тело так, что оно вспухало, и потом карнавальные френологи, любовно прикасаясь к опухолям, пророчествовали. Так — от одного человека здесь, от другого там, появились пронырливые, как их скользкие взгляды, люди, которые злее собак, для которых лучший подарок — беда других, люди, потворствующие скупости, убожеству, для которых наслаждение — подслушивать у дверей спален, как несчастные мечутся во сне от угрызений совести.

Ночные кошмары — их хлеб. Они мажут его болью, как маслом. Они сверяют свои часы по скрипу жуков-могильщиков и торжествуют во все века. При постройке пирамид они были надсмотрщиками с ременными плетками и наслаждались соленым потом и горем рабов. Они шныряли по Европе на Белых Конях Чумы. Они нашептывали Цезарю о том, что он умрет, а потом продавали кинжалы на большой мартовской распродаже. Некоторые из них, ленивые шуты, подпирали императоров, тиранов и припадочных проповедников. Они странствовали по времени, как цыгане по дорогам, их становилось все больше, они распространялись по всему миру, где множились восхитительные виды боли и несчастий, на которых можно было хорошо нажиться. Караван катился по длинной дороге, они спешили за ним из времен готики и барокко; они смотрели на свои вагоны и экипажи, похожие на средневековые гробницы, украшенные резьбой, которые когда-то тащили лошади, мулы или, может быть, даже люди…

— А тогда, давно… — голос Джима срывался от волнения. — Были те же самые люди? Вы думаете, мистер Кугер и мистер Дак, им обоим по сто лет?

— Катаясь на этой карусели, они могут в любое время скинуть год-другой, когда захочется, верно?

— Выходит, тогда… — перед Уиллом словно разверзлась пропасть, — они могут жить вечно!

— И вредить людям. — Джим снова и снова возвращался к этой мысли. — Но почему же, почему же только вредить?

— А потому, — ответил мистер Хэлоуэй. — Тебе, например, чтобы попасть на карнавал, нужно горючее, бензин, газ или еще что-то, верно? Есть женщины, которые живут сплетнями, а что такое сплетни — это обмен головной болью и прокисшими плевками, ломотой в костях, рваной и залатанной плотью — словом, это буря безумия, так разве им будет приятно успокоение? Если бы у некоторых людей оказалось нечего жевать, их резцы выпали бы, а с резцами погибли бы и души. Добавьте к этому удовольствие, которое они получают на похоронах, их лицемерное кудахтанье на поминках; прибавьте сюда их кошачьи свадьбы, где родственники дерут друг с друга по три шкуры, а затем штопают их на скорую руку; приплюсуйте сюда врачей шарлатанов, шинкующих людей на ломтики, чтобы гадать на их внутренностях как на кофейной гуще, а после крепко сшивающих несчастных ниткой с оставленными на ней отпечатками липких пальцев, возведите в квадрат динамитную фабрику, производящую десять квадриллионов единиц взрывчатки, и вы получите темную силу одного такого карнавала.

Все подлости, которые мы скрываем, они заимствуют и усугубляют до предела. Они нетерпеливо желают чужих страданий, печали и болезни в миллиард раз сильнее, чем обычный человек. Для нашей жизни чужие грехи — как соль на рану. Нам своя рубашка ближе к телу. Но карнавал не заботит, что от него пахнет лунным светом, а не солнечным, он лишь ненасытно глотает страх и боль. Это его топливо, это сила, которая вращает карусель: безысходный ужас, терзающая агония вины, вопли от реальных и воображаемых ран. Карнавал всасывает этот газ, зажигает его и, пыхтя, движется по своему пути.

Чарльз Хэлоуэй перевел дыхание, прикрыл глаза и сказал: