И-е рус, олим

А мне бы дальше ехать... силы-то у меня еще есть... и еще не очень опаздываю, хотя уже времени не хватает... Дай мне, Господи, водички. А я тебе ребеночка рожу. Машиаха. И стану бабой Марией по имени Белла... Ну как же для чего, Господи! Для того, чтобы победить упертый хаос. Чтобы светлым смыслом его разрезать. Сделать тьме кесарево сечение и получить надежду в виде воплощенной генетической шизы, в виде маленького Машиаха. И я хочу быть его биологической матерью. Потому что мне нравится, когда у происходящего со мной появляется смысл и я желаю всем сердцем приблизить этот смысл к высшей точке сакральности. Да я уже вынашиваю Мессию, Господи! Только об этом никто не знает. Да я и сама догадалась о том, что всерьез беременна этой идеей только вчера ночью, в пещере под Старым Городом. И до смерти напугала этим одержимого танахической генетикой хаббадника.

Наконец, приносят пищу. На нарочито огромных простых белых тарелках. Я хочу сдвинуть ее, касаюсь края и обжигаюсь в тот момент, когда официантка заученно говорит:

-- Осторожно -- тарелки из печки -- горячие.

Кинолог хмыкает и делает вывод:

-- Тебя всю жизнь предупреждают после того, как ты обожглась. Нет? А меня вот вообще не предупреждают. Ждут с интересом -- насколько затейливо я выматерюсь. Скажешь не суки?

Я делаю неопределенный жест и поднимаю глаза вверх. Надо мной висит гармонь -- она закреплена только с одной стороны, и меха перерастянуты безжизненно и безвозвратно, как горло дохлого дракона.

Давид

Гриша все формулирует длиннее, чем всегда, но очень убедительно. Очень убедительно и очень театрально. У Беллы с Ортиком происходил непрекращающийся ночной диалог в центре сцены, в световом круге от красной свечи. У них есть алиби и нет мотивов. Лея все время была со мной. Кроме тех нескольких секунд, когда я не знаю где она была, а главное -- почему. У меня возникает какое-то тревожное желание не оставлять ее одну, сторожить. Но разве я сторож кому-либо? Значит, да. Но это не потому, что вино обрызгало и ее портрет. Она обещала позвонить, когда проснется. Обещание она вряд ли сдержит, потому что будет уже поздно, и ей будет неловко. Может быть, придется побродить вокруг ее дома, так, не знаю зачем, там видно будет...

-- И что мы теперь должны с этим делать? -- говорит Гриша.-- Вот что меня добивает! Сдавать его ментам? Я не призываю. И не собираюсь. Самим его судить? Смешно... Так нас подставить!

Гриша реалист, он принимает любую ситуацию, даже такую, как факт и оптимизирует -- ищет лучший способ из нее выбраться. Ему все равно откуда выбираться -- из такой ситуации или из запертой пещеры. Так же переберет все возможности и отсечет те, которые не подходят сначала ему, а потом и другим. Это свидетельствует об отменном психическом здоровье, что для художника, наверное, не так уж хорошо. А для друга это хорошо. Во всяком случае, для моего друга. Сейчас его не очень волнует смерть Марты, это очевидно. Потому что ее ситуация уже не поддается коррекции. И поэтому он думает о живых.

-- Все равно у нее был фотоаппарат,-- вдруг вспоминает Ортик и даже вскакивает.

Все мы плохо выглядим после этой ночи, словно она нас проглотила и выплюнула. А Ортику хоть бы что -- он всегда выглядит невыспавшимся, но радостным и поэтому как бы неестественно оживленным.

-- Помните, мы там все на пленке, особенно Кинолог,-- продолжает он.-Конечно, его найдут. Фотоаппарат. Сначала фотоаппарат, а потом нас.

-- И мобильник. Я на него недавно как раз отсюда звонил,-- добавляю я.-- С твоего, Гриша, телефона.

-- А до этого я ей часто звонил. Значит, мой номер у нее в "мемориз". Скоро придут, значит,-- мрачно отвечает Гриша.-- Разве что Кинолог догадался забрать фотоаппарат и мобильник... Или фотоаппарат забрать, а мобильник из этих же соображений оставить... Ччерт!

Я вспоминаю, как все это начиналось. Как Марта стояла на брусчатке Бен-Иегуды, как черный маятник фотоаппарата качался на шнурке между нами и ее улыбкой... Значит, без алиби остались Гриша и Кинолог. Впрочем, всегда возможен некто чужой. Но Марта была с кем-то одним. Хотя, можно допустить, что они почему-то убили ее вдвоем и договорились валить друг на друга, тогда никто ничего не докажет из-за презумпции невиновности. Но этого не было. Это чисто формально-логическая возможность. Все упирается в то, с кем была Марта. Тот и виноват в случившемся, даже если не убивал, даже если убийца -некто чужой.

Легче представить, что это был Кинолог. Я хорошо знаю Гришу, он искренне обломался из-за того, что Марта ускользнула от него. Да и не было в нем того интереса к ней, который толкает на безумные поступки. Кинолог же -психованный. И был у него какой-то нездоровый азарт, он слишком хотел отбить ее у Гриши. И с Мартой они друг друга просто бесили.