И это называется будни

Рудаев тоже прыгает в воду и, когда она выныривает, ворчит:

— Что делаешь, глупышка? С высоты в незнакомом месте…

— Я сверху видела глубину. Даже блики на дне видела.

— Это тебе померещилось.

— Ну честное слово.

— Аа-а… Ты же фантазерка.

Медленно поплыли рядом. Поверхность воды хорошо прогрета, но стоит опустить ноги — и тотчас их сковывает холод.

— Подземные ключи, — говорит Дина Платоновна. — Вот такие бывают и люди. Снаружи — сплошное радушие, а внутри — лед.

— Бывает и наоборот: за холодной внешностью — океан нерастраченного тепла.

— Если ты о себе, то это правда.

Сделали большой круг, выбрались на невысокий берег и с удовольствием неслышно побрели по теплому мягкому травяному ковру к плотине.

— А ты знаешь, Боря, меня не оставляет ощущение, будто я окунулась в тихую заводь. В газете жизнь била ключом.

— И все по голове, по голове… — пошутил Борис.

— То копалась в архивной пыли, выискивая граммы радия в тоннах руды, теперь, правда, интереснее стало — все-таки пропускаю через себя уйму живого материала, — а поток событий проходит стороной. Попозже бы, а не в тридцать лет и три года. Ближе к закату. Когда кровь уже не бурлит. Ты должен понять меня — сам любишь море в шторм.

— И в каком возрасте, по-твоему, кровь перестает бурлить?

— У каждого по-разному. Збандуту, например, не так уж мало — пятьдесят, а сколько в нем жизни. Или Гребенщиков. Как там к нему ни относись, но он живчик.

— А для себя какой рубеж ты установила?

— Это будет зависеть от того, как сложится жизнь. Когда она угомонит.

— Разве ты не сама ее складываешь?

— Пытаюсь, однако не всегда получается. — Дина Платоновна зажмурилась. — Какое невыносимо яркое солнце! Прожигает даже сомкнутые веки.

— Очки захватила?

— В машине.

— Попробуй, как у меня раскалилась голова. Вот-вот от нее потянет дымком.

Дина Платоновна провела рукой по волосам Бориса и притворно отдернула ее.

— Ой-ой, обожглась!

— Все потому, что ты ни в чем не находишь полного удовлетворения, — продолжил начатое Борис. — Чем бы ты ни занималась, тебе всегда кажется, что делаешь не то, что нужно, что должна делать.

— Интеллигентская рефлексия. А может быть, святое чувство недовольства собой, заставляющее искать возможности для наилучшего использования своих способностей.

— Оттого ты и прыгаешь из бюро изобретательства в газету, из газеты — в историю завода. Мне кажется, любая из этих работ могла бы поглотить тебя целиком. Приступай к конкретному делу. Садись и пиши цикл статей или эссе — не знаю, как это у вас там называется. От тебя уже ждут отдачи, — жестко сказал Борис, не щадя самолюбия своей подруги.

Она знала и ценила его черту говорить все, что думает, и не обиделась. Только призналась смущенно:

— Тебе это может показаться странным, но я испытываю робость перед чистым листом бумаги. Как перед вступлением в новую жизнь. Своеобразный предстартовый страх. Хватит ли у меня мужества, смелости и профессионализма, не говоря уже о таланте?

— У тебя? — удивился Борис. — А твои выступления в газетах?

— Для книги требуется иное уменье. Книга воздвигается. Как завод. В ней должно найти отражение множество событий и фактов, их надо не только правильно понять, соизмерить и взвесить, но и передать единственно правильно, не приспосабливая к своему образу мышления, к своей способности толковать. Да и сама система анализа должна быть лишена шаблона. Все это очень сложно.

— И все-таки нужно заставить себя сломать робость. Пока в воду не окунешься, не поплывешь. А ты по берегу топчешься. Начнешь публиковать — сразу почувствуешь уверенность в себе.

— Или опозоришься окончательно…

— Лучше опозориться с небольшим отрывком, чем потом с книгой.

На плотине появились парни. Их не много, но достаточно, чтобы все очарование этого уединенного места исчезло. Затренькала гитара, захрипел транзистор. Бойкие пришельцы не преминули затронуть аборигенов. Не знакомства ради — чтобы развлечься. Отпустили несколько плоских шуточек, погримасничали, похихикали. Но прицельный взгляд Рудаева, его поигрывающие бицепсы и крутой разлет плеч быстро приглушили зуд озорства.

Дина Платоновна поперхнулась от сдавленного смеха.

— Умеешь укрощать строптивых. Признайся, был драчуном в детстве?

— Какой мальчишка вырос без драки? Был. И доволен. Закаляет характер. Одевайся. Поднимемся на кряж.

Шли, то и дело отводя от себя упругие стебельки репейника. Дина Платоновна внимательно смотрела под ноги. Нагретые солнцем камни, курчавое месиво невысокого бурьянка между ними. Такие места — излюбленное прибежище для змей, и здесь они не редкость.

Скальный массив оказался более пространным, чем виделся снизу, и они изрядно походили по нему, прежде чем отыскали господствующую высоту. Остановились у чахлого деревца с заломленными, как руки, ветвями, с когтистыми корнями, вцепившимися в небольшую расщелину. Впереди, в низине, расстилался цветастый, сплошь в ромашках и маках луг.