И это называется будни

— А знаешь, вполне вероятно, — Дина Платоновна запрокинула голову, выпрямила стан, — что мы с тобой находимся у истоков русской истории. Трудной истории, кровавой. Может быть, на этом самом месте стоял шатер князя Игоря и отсюда он всматривался окрест, выбирая место для сражения с половцами. Отсюда и до Кальчика, и до Кальмиуса, — а одна из этих рек, как предполагают историки, и есть Каяла, на которой произошла роковая битва, — рукой подать.

— Шатер здесь стоять не мог — в скальный грунт кол не вобьешь, — прозаически заметил Рудаев, постучав носком туфли по камню.

— Пусть не здесь, пусть неподалеку, но меня пронизывает благоговейное ощущение, что мы с тобой бродим по священным местам.

Рудаев не слышал, что сказала Дина. Залюбовался ею, взволнованной взлетом воображения, словно видел впервые. Ее серые с прозеленью глаза смотрели куда-то вглубь, внутрь и странно не сочетались с полуоткрытым ртом, с хорошо очерченными губами.

— Ни кровожадные половцы, ни злополучные князья меня сейчас не волнуют. — Он привлек ее к себе, спрятал лицо в прогретых солнцем, встрепанных ветром волосах. — Меня волнует, что мы с тобой одни… — Беспокойная рука легла на ее бедро. — Случилось же такое, что мы нашли друг друга… Скажи, почему мне больше ничего не надо? — Затуманенный взор пополз от глаз к шее, к груди. — У меня не было еще ничего подобного… Если у нас оборвется…

— Мальчишка. Трогательный мальчишка.

— Меня так бешено тянет к тебе. Почему в тебе столько соблазна?

Он обхватил ее руками и, опускаясь все ниже и ниже, стал целовать всю, вбирая в себя трепет натянутого, как струна, тела.

…Через час они мчались дальше в поисках новых живописных мест.

Дине Платоновне Донбасс виделся раньше краем невыразительным, однообразным, и, приехав в Приморск, она утвердилась в своем представлении. Даже море показалось ей скучным, бесцветным и пахнущим степью, потому что ветры здесь дуют преимущественно с суши.

Рудаев открывал ей этот край заново. Есть здесь и леса, пусть насаженные человеком, но достаточно протяженные, с глушняками, с неутоптанной лебедой и нехожеными тропами, есть и реки, немноговодные, извилистые, заросшие камышом, ивняком и чапыжником, но по-левитански пригожие, и курганы, щедро укрытые волнистым ковылем, верным признаком девственной, не тронутой беспощадным плугом земли. Приятно на таком кургане, раздвигающем горизонт, бездумно посидеть плечом к плечу, скользя глазами по безмятежному простору, испытывая блаженство оттого, что взгляд твой свободно летит вдаль, ни во что не упираясь, ни на чем не задерживаясь. Степь, похожая на море, и море, похожее на степь. Одинаковое ощущение необъятности, свободы и умиротворения.

На кургане они решили обосноваться. Натянули тент, разложили «скатерть-самобранку», как называли видавшую виды, изломанную на складках клеенку, развели костер из бурьяна, прошлогодних стеблей подсолнечника и припасенных досок. Когда он разгорелся, заложили картошку. Пламя пригасло, густой дым столбом потянулся вверх, в недвижимо застывший воздух, и у Дины Платоновны снова проснулось смутное беспокойство. Она живо вообразила себе, что они, караульные русского воинства, завидев приближающуюся орду кочевников, подают сигнал тревоги, который немедля подхватят на следующем кургане.

Так уж устроена Лагутина. У нее сильно развита не только ассоциативная память, но и ассоциативное воображение. Незначительный повод может воскресить значительный эпизод из ее жизни и даже дать толчок для неудержимой фантазии. Не всегда она понимает, почему ни с того ни с сего вдруг стало тоскливо или прилила к сердцу живительная волна радости. Зашла как-то к знакомым — и охватила безысходная тоска. Почему? Пахло ландышами, и подсознание автоматически вытолкнуло из своих глубин тяжелую картину: мать лежала в гробу, усыпанная ландышами. А в другой раз неожиданно обуяла радость. Никакого повода для этого, казалось бы, не было. И улица, по которой она шла, неприглядная, и погода препротивная, а память неожиданно подкинула сценку из далекого детства. Костер на лесной поляне, брат, стремительно перелетающий через огонь, развеселившийся отец, готовый последовать примеру сына, но в его рукав вцепилась мать и изо всех сил тянет в сторону. Почему вспомнилось такое в ту минуту? Да потому, что прямо посредине улицы мальчишки прыгали через широкую канаву, с ними состязался какой-то великовозрастный детина, и все галдели в таком же упоении, как галдели тогда они.

Борис улавливает перемену в ее настроении, будто кожей ощущает, всегда спросит: «Ты чего?», «Ты о чем?», но принять эту ее особенность как естественную не может. Попробовала объяснить — и услышала такие досадно прозаические слова:

— Нервы у тебя шалят. Заработалась ты, Динка.