И это называется будни

— Андрей Леонидович.

— Ой-ё-ёй! Нашли кого поставить! И что там только думают!

— Наше с тобой дело — план выполнять.

— План планом, но очень важно, кто на заводе тон задает. Такой как Збандут… От него тепло исходило.

Оставленный без внимания конвертор тотчас задурил — шлак в нем вспенился, поднялся горбом до самой горловины.

Рудаев подождал, пока Сенин усмирил металл, и, удовлетворенный выучкой своего подопечного, ушел.

До копрового цеха семь километров, и Рудаев гонит машину во весь дух, чтобы снова как можно скорее оказаться среди людей и при деле, чтобы поскорее избавиться от осиного роя мыслей.

Что это? Конец? Похоже. Очень похоже. А ведь даже в такой ситуации все могло сложиться иначе. Узнай он ее тайну исподволь, так, чтобы она об этом не догадывалась, их отношения могли продолжаться. Молчал бы он — молчала б и она. Время лечит любые раны. Месяц-другой — успокоилась бы. Женщине в подобных случаях нужно помочь вернуться. Попреки, сцены ревности этому мало содействуют. А вот нежность, заботливость, незлопамятность — твои надежные союзники. Человек заболел — помоги ему преодолеть кризис, выздороветь. А как будет вести она себя при встрече? Смущенно, скованно или постарается сделать вид, что ничего не произошло? Поцелует его, как всегда, с ходу, еще не сбросив плаща, или придет чужая, отстраненная? Заговорит о чем-то постороннем или сразу начнет оправдываться? Может замкнуться в молчании, ожидая приговора, может предоставить ему инициативу налаживать отношения. Нет, лучше самому этого разговора не затевать.

И все же он так просто не сдастся. Это неверно, что разбитый сосуд нельзя склеить. Можно. И даже внешне он будет выглядеть так же. Но обращаться с ним надо уже осторожнее. Вот только хватит ли у него умения проделать эту ювелирную работу, хватит ли выдержки не сорваться, ни унизить ее и себя, поддавшись подсознательному желанию отомстить?

Бежит под колеса асфальт, мелькают колонны газопровода, со свистом проносятся мимо самосвалы, увозя грунт со строительной площадки, а Рудаев гонит и гонит машину, не зная куда. Его уже не тянет к людям. Не так просто бодриться, когда внутри тайфун. Сенин своим вопросом дал понять, что игра в спокойствие не очень удается ему. И другим, очевидно, это заметно. Скорее бы наступил завтрашний вечер. А для чего, собственно, ждать до завтра? И для чего ей переживать в одиночестве такую же бурю, какую переживает он? Кто знает, по какому руслу бегут ее мысли и какие решения примет она сгоряча? Не благоразумнее ли всего опередить события, явиться сейчас, сразу, усесться рядышком, примостить ее голову на своем плече и погладить, как напроказившую и повинившуюся девчонку. «Наглупила ты, Динка, но давай об этом ни слова. Забудем».

Он разворачивает машину и, добавив еще газа, мчит через весь город на Вишневую.

Вылетев из кабинета Збандута, Лагутина заметалась. Где укрыться от любопытных глаз, от расспросов Бориса? Сидеть в своей каморке, ждать его появления, объясняться… Или лучше домой?

Достала из сумки зеркальце, взглянула на себя. Лицо блеклое, жалкое, как после истерики. В таком виде нельзя показываться на люди. Но куда деться? Пожалуй, более надежного прибежища, чем свой дом, ей не найти.

Расстояние от заводоуправления до стоянки такси пролетела так быстро, словно уходила от погони. С облегчением юркнула в машину — здесь было проще справиться со своими чувствами.

Добралась. От обеда, предложенного тетей, отказалась, от традиционной беседы с дядей увильнула, сославшись на головную боль. Прошла в свою комнату, накинула на дверь крючок. Сняв туфли, чтобы не было слышно шагов, принялась ходить из угла в угол. Но легче не стало. Ничего отвлекающего, ничего отключающего. Стол, кровать, шкаф. Одно и то же, одно и то же. Бросилась ничком на кровать, но поза отчаяния только усилила отчаяние. Села на подоконник. Пусть хоть что-то мелькает перед глазами. Вот какие неожиданные обстоятельства потребовались, чтобы выплеснулась истина! Да, нравится ей этот человек, очень нравится. Ей давно казалось, что могла бы полюбить его, но что это уже произошло — не думала, не гадала. Только неизбежность разлуки сделала явным то, в чем не признавалась даже себе. Нестерпимая, не изведанная до сих пор боль. А разлука с мужем? Было больно, но не так. Там разлука была подготовленной, мысли о ней являлись все чаще, задерживались в сознании все дальше, пока, наконец, не сложились в решение. Там разлуку смягчало спасительное чувство избавления от постоянного гнета, от ежедневной трепки нервов, от изнуряющих переходов от любви к отвращению. Трезвый он был умным, обаятельным, пьяный — омерзительным. В каждом слове, а еще больше — в приступах нежности. В одном человеке — два разных, отдельно существующих несовместимых человека. Одного она любила, другого ненавидела.