И это называется будни

— Вот что, сын. Дашь слово, что перестанешь зашибать, — буду выпутывать, не дашь — палец о палец де ударю.

За эти немногие часы Юрий много успел пережить и передумать. Урок был достаточно поучительным, но особенно перевернула ему душу судьба доцента. И он с жаром заверил отца, что больше к этому чертову снадобью не прикоснется.

— Скажешь следователю, что был не один, — требовательно проговорил Серафим Гаврилович.

— А с кем? С Наташкой?

— Нет. Она родственница, в счет не идет.

— С кем же?

— С Жаклиной.

— Тю!

— Вот тебе и тю. Нужен свидетель, иначе плохи твои дела.

— Но уже в протоколе написано, что я был один.

— Объяснишь — растерялся, решил не впутывать девчонку.

— А если не захочет впутываться она?

— Уговорю. Другого выхода нет.

— Но это же неправда!

— Да, неправда. Но Жаклина будет свидетельствовать правду. Иначе ничего не докажешь. Или врал мне?

— Ну зачем ты…

Серафим Гаврилович стал инструктировать Юрия, что нужно говорить следователю, когда будет сличать показания. Еще раз попросил точно описать место происшествия, чтобы сводить туда Жаклину.

Не очень улыбалась Жаклине та щекотливая роль, которую навязывал ей Серафим Гаврилович. Только чего не сделаешь для славного парня, который по нелепой случайности попал в беду. Уж она-то была убеждена, что Юрий ни при каких обстоятельствах не стал бы избивать женщину, что он оклеветан, и она не поступится своей совестью, если подтвердит то, чему научил Серафим Гаврилович.

К двенадцати часам следующего дня, в обеденный перерыв, Жаклина пришла к следователю. Вела она себя уверенно, старалась казаться объективной и для вящей убедительности подчеркнула, что Юрий не жених ей и не ухажер. Саму сцену спасения она описала достаточно убедительно, но в другие детали не вдавалась, чтобы на них не попался Юрий. Свое отсутствие на месте происшествия объяснила тем, что завидев милицейский мотоцикл, убежала домой: стыдно было фигурировать в скандальной истории.

Было бы дело посерьезнее, а потерпевшие посолиднее, следователь быстро разоблачил бы Жаклину. Но к тому времени выяснилось, что злополучные супруги уже не раз затевали драки и на улице, и дома, что за ними числятся четыре привода, и следователь безоговорочно записал ее показания.

— Вы то же самое будете утверждать и на суде, когда вас предупредят об уголовной ответственности за дачу ложных показаний? — спросил он не для того, чтобы нагнать страху на вдохновенную обманщицу, а из профессионального самолюбия: не хотел выглядеть простачком, которого обвели вокруг пальца.

Перспектива выступать на суде Жаклину мало обрадовала, но лезть в кусты было нелепо, и, сморщив нос, она согласно кивнула.

Следователь рассмеялся, чем немало озадачил Жаклину, задал еще несколько вопросов, показавшихся ей малозначительными, — об одежде ее, об одежде Юрия — и, дав подписать протокол допроса, отпустил.

Так и не поняла Жаклина, уходя из отделения милиции, поверил ей следователь или нет, облегчила она участь Юрия или, наоборот, еще больше запутала его.

Следователю не составило большого труда, вторично допрашивая Юрия, установить, что никакой Жаклины в тот вечер рядом с ним не было. Как бы ни сговорились люди, поймать их на лжи опытному юристу труда не составляет. Так получилось и в этом случае. Стоило спросить у Юрия, как была одета Жаклина, — и тот «поплыл».

Однако удовлетворения от своей проницательности следователь не испытал. Передавать дело Юрия Рудаева в суд почему-то не хотелось.

Желание это совсем исчезло, когда явившиеся гурьбой после смены конверторщики расписали Юрия самыми светлыми красками. А Сенин даже характеристику вручил, заверенную «треугольником» цеха.

Но окончательно решил участь Юрия сам потерпевший. Вернувшись из больницы домой, он стал вымещать свою злость на жене, о чем сообщили соседи, в очередной раз вызывая участкового.

Так дело Юрия Серафимовича Рудаева было прекращено.

ГЛАВА 10

Странной, незнакомой казалась сама себе Лагутина. Ни радостей, ни горестей она не испытывала. Словно была выпотрошена, словно нечем было чувствовать. Она делала все, что полагалось делать, улыбалась при встрече знакомым, как улыбалась обычно, могла даже рассмеяться шутке, но душевные движения ее не шли изнутри. Они были поверхностными, как легкая рябь на стоячей воде, вызываемая ветерком. Теперь она жила какой-то отрешенной от всего и от всех жизнью, ни о чем и ни о ком не вспоминала, не заглядывала в будущее и была довольна, что люди не замечают ее состояния.