И это называется будни

А тут еще медленно, но неуклонно ее добивал Гребенщиков. Читая написанное ею, он всякий раз кривился, фыркал — сухо, скучно, непонятно, неинтересно. Подчеркивал, зачеркивал, переиначивал фразы и в конечном счете браковал добрую половину материала, требуя то изложения в ином ключе, то каких-то особых, высоколитературных красот стиля. Дина Платоновна уходила от него надломленная, и ей все больше приходилось затрачивать усилий, чтобы привести себя в рабочее состояние. К тому же трудно было писать, приноравливаясь к требованиям и вкусам другого человека, далеко не всегда знающего, чего хочет, и руководствующегося отнюдь не лучшими побуждениями.

Но как ни велика была апатия, все же, когда в новом корпусе аглофабрики пустили четвертую ленту, Дина Платоновна не утерпела, поехала туда. Хотелось убедиться, что Збандут не зря разбудоражил всех, изменяя проект нового корпуса, хотелось собственными глазами увидеть его осуществленную мечту.

До фабрики семнадцать километров. Чтобы не просить машину, — да и у кого теперь просить? — поехала трамваем. Удивилась, увидев, что на пригорках пробились первые зеленые ростки травы, что уже по-весеннему парит черная мокрая земля и по ней важно прохаживаются вернувшиеся из зимней ссылки грачи.

Пробегали мимо дома, корпуса завода, рыже-коричневые забурьяненные пустыри. Она смотрела на все это бесстрастно и думала о том, что и жизнь вот так бежит мимо, не затрагивая ее и не волнуя.

Трамвай остановился у пешеходного туннеля, который был проложен под железнодорожными путями и выводил прямо ко второму корпусу. Одолев несколько лестничных маршей, Дина Платоновна распахнула деревянную, выкрашенную светлой краской дверь и остановилась в изумлении. Все здание проглядывалось вдоль и поперек, и даже в солнечном луче, наискось прошившем огромное помещение, не плавали вездесущие пылинки.

Мерно шипели вдали горелки, беспрерывно поджигавшие наваленную на ленты смесь руды и молотого кокса, легко шуршали стальные палеты, несущие эту смесь, спекающуюся и остывающую на ходу, мерно прогромыхивал готовый агломерат, вываливаясь в конце ленты в вагоны, и эта гамма монотонных шумов действовала на душу успокаивающе, как рокот моря.

Мимо проходили люди в чистой одежде, с чистыми лицами. Они совсем не походили на агломератчиков, неизменно красно-бурых с головы до пят. Многие почему-то улыбались, глядя на нее, и она даже осмотрела себя: в порядке ли у нее пальто и хорошо ли натянуты чулки?

Причина улыбок стала понятной позже, когда начальник аглофабрики Зимородов сказал ей, что место, на котором она остановилась, назвали «пятачком удивления», потому что всяк, войдя в это помещение, остолбеневает от неожиданности. И дольше всего стоят на пятачке, не веря своим глазам, люди наиболее бывалые, привыкшие воспринимать спекательный корпус как второй круг ада.

— А здесь чистилище! — восхищенно произнесла Дина Платоновна.

— Вот, вот, именно, — охотно подтвердил Зимородов. — У нас и в самом деле вся пыль отсасывается. Станете чище, чем когда вошли. Как после пылесоса.

У этого человека, сухощавого и нервного, глаза светились гордостью, а на лице было написано такое удовольствие, будто демонстрировал он непревзойденное произведение искусства.

Однако Дина Платоновна быстро омрачила настроение Зимородова.

— А в первом корпусе по-прежнему никаких улучшений? — спросила она, затронув больное место Зимородова.

— С первым беда. Пока запыленность считалась неизбежной, люди мирились. Иное дело теперь. Хотим, говорят, чтоб и у нас было так же. Условия, конечно, улучшать придется, но как и когда… — Зимородов сокрушенно вздохнул. — Збандута не хватает. А с посетителями получается любопытно. Удивляться они начинают уже у меня в кабинете. Приглашаю посмотреть новый корпус, а они мнутся, выразительно поглядывают на белые манжеты: что, дескать, ты за хозяин, если не предлагаешь традиционную спецовку. И, только войдя в эту дверь, понимают, почему не обрядили их.

В отдалении у горна появилась группа людей, сопровождаемая Гребенщиковым.

— Идите к гостям, — посоветовала Дина Платоновна, решив, что Зимородов не хочет оставлять ее одну из вежливости.

Тот небрежно отмахнулся.

— В этом цехе Гребенщиков предпочитает водить сам. Так ему удобнее выдавать себя за инициатора этого строительства. Видите, какой у него торжествующий вид. Ни дать ни взять именинник. Больше — юбиляр. При мне так себя не подашь. И утечки внимания он не любит. Все должно вертеться вокруг него одного.

Дине Платоновне невольно стало обидно за Збандута. Совершил человек технический подвиг, а к его славе уже примазываются. Впрочем, и славы-то никакой не было, потому что кто знает об этом подвиге? Даже на заводе не все знают. А история весьма поучительная и очень просится на страницы большой прессы.