И это пройдет…

— Ну хорошо, я устала от тебя. От твоего бездействия, от равнодушия. Мне нужен мужчина, с которым я буду вместе, а не которого мне придется тащить на себе, — выпалила она.

— А я тебя не просил меня тащить, и, честно говоря, до того, как мы съехались, прекрасно справлялся с жизнью в одиночестве. Я учусь, работаю, чего еще надо? Извини пожалуйста, что у меня в семье нет плотников, что я ни разу карниз не вешал, плинтус не прибивал, бачок сливной не чинил! Но мне до тебя все это никогда и не требовалось. А потом ты меня еще и перед фактом поставила: «Ребенок, та-дам!» Не до фига ли ты всего хочешь? — возмутился Миша.

— Вот на этой прекрасной ноте, я предлагаю и закончить, — остановила его речевой поток Мира, — мне, кажется, что этого вполне достаточно, — девушка сама себе удивлялась, она много раз представляла, как может пройти разговор. Боялась, что начнет плакать, что ей будет пронзительно больно. Но кроме отупения и онемения кончиков пальцев она ничего не чувствовала.

— Да пожалуйста, — фыркнул он, — решила уходить- иди, кто же против?

— Чудненько, — сказала она, — ключи я на полке положу.

С этими словами она поднялась на ватные, припухшие ноги, взяла сумку и вышла в коридор. Ожидала ли она от него другой реакции? Определенно- да. Где-то в глубине души жила надежда, что он любит ее, и захочет что-то поменять. Но теперь, услышав ворох его претензий, девушка осознала, что поступает правильно. Потратить жизнь на человека, который не испытывает к ней даже благодарности, она готова не была.

***

Кроваво-красная зловещая луна поднялась на небо огромным диском. Дорога тонула во мраке наступающей ночи, только фары разрезали это плотное покрывало. Аня смотрела в окно, ее руки и ноги были ледяными. Весь день она ощущала себя так, будто умирает. Ее нежелание ехать в Аушвиц было небезосновательным. Война и зверства, связанные с ней, впились в сознание словно клещи. В салоне автобуса стояла тишина, кто-то спал, кто-то молча смотрел в окно. «Смогу ли я когда-нибудь улыбаться снова?» — подумала Аня. После того, как она увидела 500 га, предназначенных для умерщвления людей, жизнь замерла, остановилась. Как это возможно? Она поежилась, перед глазами предстала арка с надписью «Arbeit macht frei»41. Девушке казалось удивительным, что эта фраза является названием одного из трудов немецкого филолога Георга Антона Лоренца Дифенбаха. Мог ли он предположить, что слова, сложенные им, когда-то станут символом смертельного ужаса и безысходности? Выражение было задумано, как аллюзия на средневековый обычай «Stadtluft macht frei»42, по нему крепостные крестьяне, прожившие долгое время в городах, становились свободными. Но через 60 лет чей-то пытливый ум вложил в воздух свободы совсем другой смысл.

Проходя по дорожкам, засыпанным каким-то серым камнем, мимо столбов, между которыми натянута колючая проволока, Ане казалось, что она кожей чувствует, как бежит ток, готовый убить любого, кто прикоснется к забору. В каждом дуновении ветра, в малейшем колыхании воздуха ей мерещились призрачные образы погибших людей. Они выстроились в длинные ряды возле идеально ровных двухэтажных бараков, провожая пустыми глазами живых, с любопытством рассматривающих 10 блок, предназначенный для проведения медицинских опытов, и 11, в котором находилась лагерная тюрьма. Сторожевые вышки, стена для расстрелов, виселицы, отсыревшим деревом смотрящие на красные кирпичные стены бараков, газовые камеры, со следами от ногтей, впившихся в камень в момент агонии, шагнули навстречу, подтверждая масштабность фабрики смерти.

Экскурсовод рассказывал о сортировке узников. Для Ани не было секретом, что несчастных обреченных привозили в лагерь в вагонах для скота, кто-то умирал в дороге, кого-то отправляли в газовую камеру прямо с перрона. Девушка нервно сглотнула: «Может умереть сразу — это везение?» Память подсунула цитату прусского офицера, которую любил повторять ее учитель истории, ставя двойку мающемуся у доски ученику: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Каждый день в 4:30 утра люди отправлялись на изнурительные, а иногда и бессмысленные работы. Их жизнь была полностью подчинена воле бессердечных надзирателей, которые получали наслаждение истязая беззащитных узников: избивали палками, запирали в камерах 90х90, морили голодом, травили собаками, обливали холодной водой и оставляли на морозе. Глядя на трёхъярусные, хлипкие, дощатые нары, покрытые тонким слоем соломы, туалетные дыры в горле у Ани застрял ком, она понимала, что ни минуты бы не смогла вынести в таком месте. Горы обуви, одежды, очков, кружек, щеток, кисточек для бритья, протезов и даже волос возвышались в смотровых залах. Все, отобранное у пленников, когда-то хранилось в районе, называемом «Канадой», более 30 бараков доверху были наполнены вещами. Весь человек, попавший сюда, должен был стать продуктом, удовлетворяющим нужды Германии. Кожа на сувениры, волосы на ткани, кости и жир на мыло, пепел на удобрение.