...И гневается океан

«Зная благородное сердце ваше, — писал Резанов в конце, — открываю теперь просторное поле вашей деятельности с полным предуверением, что вы, как ревностный и усердный сын Отечества, оным во всей мере воспользуетесь: что отныне впредь всякое донесение ваше будет у соотчичей наших исторгать новую вам признательность…»

27 июля «Юнона» оставила Ново-Архангельск и через два месяца пришла в Охотск. Здесь лейтенант Хвостов получил от Резанова секретное предписание незамедлительно идти на Сахалин: в Охотске появились тревожные слухи, что японцы высадили вблизи русских поселений крупный военный отряд.

— Действуйте, как подскажут обстоятельства, — сказал Николай Петрович. — Полагаюсь на вашу сообразительность. Ежели не захотят уйти с острова по доброй воле, примените силу.

В помощь Хвостову был придан тендер[96] «Авось», командиром которого назначался Давыдов. Днем позже «Юнона» и «Авось» снялись с якоря.

Резанов тоже стал готовиться к отъезду.

Охотск был расположен вдоль узкой косы, шириной не более пятисот шагов. Он стоял в самом устье двух сливающихся здесь рек — Охоты и Кухтуя. Всякое лето они подмывали несколько домов, а то и целую улицу.

Комендант Охотска присоветовал Резанову отправиться с купеческим караваном, который на днях тронется в путь.

— А купец вам, верно, знаком, — добавил комендант. — Он в компании служит и едет по делам в Петербург.

Купцом этим, к немалому удивлению Резанова, оказался не кто иной, как работник иллюлукской конторы Макар Иванович Чердынцев.

— Вот уж истинно: гора с горой не сходится, — заулыбался при встрече приказчик. — Рад видеть ваше превосходительство в добром здравии.

— И я, Иваныч, искренне рад, — сказал Николай Петрович.

Он действительно был очень доволен случаем, который послал ему в попутчики этого расторопного и веселого человека.

Караван был слажен через два дня и погожим сентябрьским утром выступил вверх по реке Охоте. В проводники Макар Иванович подрядил бывалого казака Нефеда Колесникова, знавшего дорогу на Якутск как в родной избе с печи на полати. Помощниками Нефеду были якуты, которые промышляли тем, что зиму и лето ходили с обозами в Охотск и обратно. Их лошаденки, косматые и низкорослые, были на редкость выносливы, но непривычны к упряжи.

Ехали верхами. Вьючные кони были связаны друг с другом, меж ними шли заводные.

Выбитая корытом караванная тропа петляла среди сопок. Их бока поросли мохом и клубящимися зарослями стланика. Иногда тропа пропадала, и тогда Нефед выбирал направление по каким-то ему одному известным приметам.

Ночами становилось уже холодно, и Колесников на всяком привале на манер таежных охотников срубал нодью[97]. Она давала ровный жар вплоть до самого утра.

За Капитанской засекой — двумя холмами, похожими как бы на воротные столбы, — караван вступил на ледник. Окруженная горами, эта ледяная пустыня была безжизненна и насквозь продута ветрами. Изредка на ней встречались каменные пирамиды. Это были жертвенники, куда якуты клали цветные лоскутки и волосы из конских хвостов, откупаясь от злых духов.

Здесь каравану повстречалась почта под конвоем десятка казаков.

— Что в Европе? — спросил Резанов почтового чиновника.

— Кто его знает, сударь, — отвечал тот. — Слышно было, будто Бонапарт занял всю Пруссию. Везу вот какой-то пакет губернатору, а что в нем, не ведаю-с… Напоследок осмелюсь дать совет: ни под каким видом не заходите в якутские юрты. Оспа! Кочевья бегут куда глаза глядят. Прощайте, сударь!

ГЛАВА 32

Пройденный путь исчислялся неторопливой сибирскою мерой — большими и малыми днищами. Днищем называлось расстояние, которое может пройти за день кочевая семья вместе со своим скотом и скарбом. В большом днище насчитывали десять верст, в малом — восемь.

От реки Алдана до Якутска оставалось тридцать пять больших днищ, когда случилась беда.

К Алдану подъехали в полдень. По реке шла густая шуга. Николай Петрович, Чердынцев и Нефед подошли к берегу.

— Мать честная, вот так штука, — приказчик присвистнул, сдвигая шапку на брови. — Слепой в баню торопится, а баня не топится.

Мимо них, медленно кружась и поворачиваясь, проплыл целый остров. На нем, как ни в чем не бывало, стояли лиственницы, березы и даже скособоченная поленница дров. Очевидно, остров сорвало осенним половодьем откуда-то с болота, и плыл он на толстой ледяной подошве, покрытой дерном.

— Придется ждать, пока река станет, — хмуро сказал Нефед. — Рано она нынче салом взялась.

— Да ведь на это неделя уйдет, — возразил Макар Иванович. — И то ежели морозы грянут. Может, на плоту попробовать?

— Попробовать можно, да как бы проба боком не вышла. Родился не торопился, и теперь некуда. — Казак вопросительно посмотрел на Резанова. — Что скажете, ваше благородие? Будем переправляться?

Николай Петрович молча кивнул.