...И гневается океан

Причалив к берегу по обе стороны лежбища, зверобои с дрегалками[8] в руках двинулись на стадо. Шли с тем расчетом, чтобы отрезать секачей и маток от молодняка. Секачи заметно выделялись в гуще стада величиной и темно-серой окраской шкуры. При приближении людей они не трогались с места, а только разевали пасти и угрожающе шипели, заслоняя собой детенышей-котиков. Котики — цвета черного бархата — обеспокоенно и жалобно кричали; в их крике, похожем на блеяние ягнят, слышалась Баранову мольба о пощаде.

Ударами дубинок отделив от родителей, молодняк погнали в глубь острова. И здесь началась бойня. Оглушенных котиков хватали за ласты, стаскивали в одну стонущую окровавленную кучу.

Всякий раз, когда приходилось бывать на промысле, Баранов испытывал чувство стыда и омерзения к себе. Это ощущение не смогли притупить даже годы: к виду и запаху крови привыкает не всякий. Но был ли он властен изменить что-либо в заведенных порядках? Компания, на службе у которой состоял правитель, не думала щадить ни людей, ни животных: у нее была одна цель — как бы поскорее и подешевле набить «мягким золотом» глубокие трюмы кораблей. Не далее как в июне лейтенант Хвостов увез в Охотск одних морских бобров семнадцать тысяч шкур. (А за каждую шкуру-то кантонские купцы платят сто пятьдесят рубликов!)

— Грех и великую подлость совершаем перед потомством нашим, — пробормотал Баранов и поднял ружье. Выстрел служил сигналом — с «охотой шабашить».

ГЛАВА 4

Каждый день шли ливневые дожди. Воздух настолько пропитался влагой, что постельное белье приходилось отжимать, как после стирки. Зеркала в каютах запотевали и слезились.

По приказу Крузенштерна на нижней палубе жгли огни — они горели по три-четыре часа в день, чтобы офицеры и команда могли просушить одежду.

Несмотря на банную духоту и сырость, к которой матросы не были привычны, никто из них не болел. Карл Эспенберг, корабельный доктор, придя в кают-компанию после очередного осмотра команды, разводил руками и удивлялся вслух:

— Сие непостижимо, господа! Мне, ей-богу, совестно получать жалованье. Хоть бы у кого чирей вскочил! Шучу, шучу, разумеется. А ежели говорить серьезно, то приспособляемость русского человека поистине удивительна: он с одинаковой легкостью переносит тридцатиградусную стужу и жару равностепенную. С этакими молодцами Россия когда-нибудь будет иметь отменный флот!

— А она, Россия то бишь, со времен Петра таковой уже имеет, — вскользь заметил лейтенант Головачев, игравший в шахматы с Резановым. (Головачев был единственным офицером на «Надежде», который не участвовал в бойкоте).

— Позвольте, позвольте, — загорячился доктор. — Я не собираюсь оспаривать достоинства русского флота, но согласитесь, однако, что ему еще весьма далеко до… до, скажем, английского или…

— …Или турецкого, или шведского, — язвительно подхватил Головачев. — А давно ли мы били и тех и других?

— Доктор Эспенберг говорит про иное, — вмешался в спор мичман Беллинсгаузен[9].

— Про что же?

— А про то, что англинцы суть моряки природные, а мы токмо выбираемся из пеленок. Когда мы еще не бывали дальше Балтики, капитан Кук…

— Капитан Кук! — Головачев покраснел и отодвинул шахматную доску. — Да ваш Кук, ежели хотите, изрядный путаник. Чего стоят его открытия в северо-восточном океане! Почитайте его карты, барон. Кенайскую губу[10] сей прославленный мореплаватель назвал рекою, пролив между Кадьяком и Афогнаком принял за залив, а настоящего Кенайского пролива между Кадьяком и Аляскою не заметил вовсе. Два острова — Ситхунок и Тугидок — он счел за один и нарек их островом Троицы. Зачем Ост-Индская компания послала его к берегам Америки? Ясно как божий день: дабы записать русские острова англинскими именами. Сам Кук не скрывает, что он видел тут повсюду русских промышленных, и, однако, сие обстоятельство не помешало ему нашу Нутку переиначить в мыс Короля Георга.

— Да будет тебе горячку пороть, Петр Трофимыч! — вновь попытался урезонить Головачева Беллинсгаузен. — Зачем же возводить хулу на Кука и зачеркивать все его открытия?

— Я Кука не хулю, — сердито сказал лейтенант. — Это ты зачеркиваешь труды предков наших, которые… А впрочем, ты, Фаддей, никому не злодей — пляшешь и нашим и вашим.

Беллинсгаузен обиделся, и вышла бы ссора, не вмешайся в разговор Крузенштерн:

— Господа офицеры, попрошу заняться делами. Вам, Петр Трофимыч, заступать вахту.

Кают-компания опустела.

На палубе матросы, растянув тент, стирали одежду, благо в дождевой воде недостатка не было.

* * *

26 ноября прошли экватор. Впервые русские корабли вспенили воды южных широт. На «Надежде» в честь российского флага было салютовано одиннадцатью пушечными выстрелами. По сему торжественному случаю Николай Петрович распорядился выдать команде по испанскому пиастру[11] на брата.

На палубе перед матросами появился Нептун: до самого пупа борода из мочалы, в руке вместо трезубца — гарпун, а на голое тело надет бараний тулуп.