...И грянул гром

— Эта гадость всегда с ним. «Даже так? — неприятно удивился Голованов, которому впаривали в Москве, будто Дима Чудецкий только изредка, форса ради позволяет себе выкурить сигаретку-другую. И резюмировал сам для себя: — Видать, нервничает вундеркинд, сильно нервничает. И чтобы хоть как-то приглушить эту свою нервозность, днем сосет косячок за косячком, а уже ближе к ночи заправляется таблеткой экстези».

Голованов хотел было спросить, не проявлял ли себя Пианист еще как-нибудь, однако его опередил Сергачев:

— Что, нервничает наш клиент? И снова лейтенант невразумительно пожал плечами:

— Если вы о Пианисте, то я бы не сказал, что он нервничает, и в то же время… Понимаете, скукоженный он весь какой-то. Словно давит его что-то, постоянно что-то грызет. И держится он, как мне показалось, только на травке да на колесах.

«Давит его что-то… — чисто механически зафиксировал Голованов. — Но что?»

Впрочем, ответ напрашивался сам собой, и был он не в пользу сына Марины Чудецкой.

Убийство или соучастие в убийстве Леры Лопатко, паническое бегство из Москвы… При таком раскладе не только скукожишься, но и веревку впору намыливать.

Голованов вспомнил заплаканное лицо Марины, ее широко открытые глаза, полные боли, и вдруг поймал себя на том, что все чаще и чаще думает о ней как об очень близком человеке, хотел он того или нет. А она… она не представляет свою жизнь без сына.

— Они уже имели с кем-нибудь контакт? — негромко спросил Голованов. — Я имею в виду вне дискотеки.

— Да, причем буквально на второй день, как прилетели в Краснохолмск. Похмелкин прислал за ними машину, и они о чем-то толковали более двух часов. Разговор проходил в его офисе, так что прослушать его не представлялось возможным. Однако, судя по дальнейшему поведению Вассала, им приказано жить в гостинице, и они ждут какой-то команды со стороны Ника.

«Или же каких-то событий в Москве, положительное решение которых подтолкнет Похмелкина-младшего на более активные действия, — вспомнив последний разговор в кабинете Замятина, подумал Голованов. — И события эти, судя по всему, развиваются в нужном для Ника русле».

— А что Пианист, участвовал при том разговоре?

— Да. После чего целые сутки отлеживался в номере. Переживает, видимо.

Прибавив газу, лейтенант обогнал неторопливо ползущий по шоссе трейлер и, уже ни к кому конкретно не обращаясь, произнес, ухмыляясь:

— Кстати для информации. Гостиница, где остановились москвичи и где вам также забронирован номер, принадлежит все тому же Нику. Однако это только малая часть того, чем он и все семейство Похмелкиных владеет в городе.

— То есть все схвачено и за все уплачено?

— Ну, положим, я лично не уверен, что за все уплачено, а вот что Ником и его папашей в городе все схвачено — в этом можете не сомневаться.

Голованов уважительно хмыкнул. При таком раскладе да решиться пойти против сильных мира сего — для этого надо было иметь или совершенно безумную голову, или… или что-то такое, о чем давно забыли в России.

Оставшуюся дорогу до гостиницы проехали в молчании, и, только когда впереди засветились рекламные огни гостиницы, Сергачев негромко произнес:

— Неплохо было бы, если бы вы уже завтра, вернее сегодня, — он покосился на часы, — попробовали законтачить с нашими земляками.

Подумал немного и добавил, объясняя причину столь скоропалительных действий:

— Судя по тому, что Похмелкин с компаньонами уже начал расчищать московское поле для своего экстези, он должен будет активизироваться и в Краснохолмске. И вот здесь-то… Короче говоря, вся надежда на вас, Всеволод Михайлович.

«Даже так?» — хотел было съязвить Голованов, однако Сергачев опередил его:

— Все попытки оперов регионального управления примазаться к людям, с которыми работает Ник, мягко говоря, провалились. Этот змей так же осторожен, как и его папаша, и никого из посторонних близко не подпускает. А мы сможем засадить его и всю его бражку только в том случае, если возьмем в момент истины, с наркотой. И поэтому… В общем, ни пуха ни пера.

Быстро, надежно и хорошо… Так, пожалуй, только кролики совокупляются.

Эту азбучную истину Голованов вспомнил буквально на следующее утро, когда в одиннадцатом часу утра раздался властный стук в дверь, напомнивший что-то очень знакомое, и Агеев, которого трудно было сбить с ног даже нокаутирующим ударом, отлетел едва ли не к противоположной стене, когда с треском распахнулась дверь — и в номер буквально ворвались трое рослых милиционеров и какой-то тип в штатском, позади которых безмолвно застыла то ли коридорная, то ли горничная.

— В чем дело? — рявкнул было несколько ошеломленный Агеев, однако его уже теснили к стене два стража порядка, а третий — в звании старшего лейтенанта — направился к Голованову.

— В чем дело, господа? — несколько потише и спокойнее спросил Голованов, моментально просчитавший, что старший здесь все-таки не лейтенант, от которого потягивало свежачком, наложенным на утренний перегар, а этот козел в штатском, вздернутый нос которого совершенно не гармонировал с его глазами навыкате, словно прощупывавшими его насквозь. — Я требую, господа…