...И грянул гром

— А где гарантия того, что после вашего толковища с Асланом сам же Аслан или его беспредельщики не подвесят меня под потолок?

— Логично, — согласился с ним Голованов. — Однако ты уж сам должен выбрать, прямо сейчас лампадку потушить или все-таки пободаться потом с Асланом, если, конечно, он до утра доживет. В чем я сильно сомневаюсь.

В комнате снова повисла напряженная тишина — и только хлюпало что-то в горле хозяина квартиры.

— Ну? — напомнил о себе Голованов. Шматко молчал, и только бегающий взгляд выдавал его состояние. На помощь ему неожиданно пришел Дронов:

— Тот второй… старший лейтенант, который был с тобой, он в курсе твоих дел?

В глазах Шматко обозначился лучик надежды, и он утвердительно кивнул:

— Да.

— А кто еще из ментов работал на Бая? Шматко перевел взгляд на Голованова, и тот кивком подтвердил его догадку:

— Колись, майор, если хочешь еще немного землю потоптать. На кого-нибудь из них все и спишем.

Шматко очень хотел жить. А тот список, который он надиктовал повеселевшему лейтенанту регионального управления наркополиции, контора которого терпела провал за провалом, когда дело касалось краснохолмской наркоторговли, предсказывал невеселые денечки для местных ментов. Причем от старших офицеров милиции до рядового состава. Даже несмотря на то что мозги майора были отравлены алкоголем, память у него работала безотказно.

Когда он закончил диктовку, которой, казалось, не будет ни конца ни края, его лицо вдруг стало угрюмо-насупленным, и он так же угрюмо произнес:

— Вы обещаете, что это не затронет меня лично?

Голованов покосился на лейтенанта, и тот утвердительно кивнул. То, что азербайджанская наркоторговля восстановит в регионе утраченные позиции, в этом Дронов даже не сомневался, — как говорится, свято место пусто не бывает, и заставить работать на себя столь высокопоставленного осведомителя, каким был майор Шматко, — это удача.

— Живи! — вынес резолюцию Голованов и тут же спросил: — Где твой мобильник?

— В куртке. А что?

— Сейчас позвонишь своему Аслану и спросишь, раскололись ли москвичи. И если они еще живы… короче говоря, можешь считать, что тебе повезло.

— Но ведь, — испуганно сморгнул Шматко, — они ведь…

— Звони!

Дронов снял с хозяина квартиры наручники и, пока тот массировал покрасневшие кисти рук, принес из прихожей мобильник Шматко.

— Звони!

И сделал шаг в сторону, направив ствол шматковского «макарова» в его висок:

— Ну же!

По памяти набрав телефон начальника баевской службы безопасности, Шматко постарался собраться как мог и, когда в мобильнике послышался тяжелый, гортанный голос, негромко произнес, невольно покосившись при этом на темную дырочку ствола его собственного пистолета:

— Аслан? Это я. Не спите еще?

— Узнал. Чего звонишь? — не очень-то учтиво и с явным раздражением в голосе отозвался баевский боевик.

— Как там ваши гости? Не раскололись еще?

— Что, волнуешься?

На лице Шматко дернулся нерв. Чувствовалось, что он не очень-то привык к откровенно хамскому тону со стороны баевских боевиков.

— Мне-то волноваться особо нечего, — повысил он голос. — Это ты должен в первую очередь волноваться. А я… В отличие от тебя, мне нужен результат.

Командир баевских боевиков, судя по всему уже видевший себя на месте прежнего хозяина, видимо, прочувствовал, что слишком рано закусил удила, чтобы помыкать краснохолмским ментом, от которого в какой-то мере будет зависеть его наркобизнес, и уже с миролюбивой ноткой в голосе прокаркал в мобилу:

— Зачем кричишь, дарагой? Работаем. А насчет результата… Будет и результат.

— Помощь нужна?

— Зачем… помощь? Не надо.

— Хорошо, — буркнул Шматко. — Вы все там же? Адресок не меняли?

И снова гортанное:

— Зачем?

Глава шестнадцатая

Вместе с болью, которая пронизывала, казалось, каждую клеточку тела и гудящим набатом отдавалась в голове, возвращалось и сознание. Пока что смутное и рвотно-тошнотное, но все-таки сознание и осознание того, что он еще жив, может открыть глаза и, наверное, двигаться.

Правда, он еще не знал, хорошо это или плохо.

Сначала он даже не мог определить, когда все это было, может быть, даже в какой-нибудь очень далекой жизни, он боялся умереть от тех пыток и побоев, которые пришлось выдержать его измочаленному телу, а потом… потом он бы и хотел умереть, да не мог. И вот теперь…

Господи милостивый, знать бы, что ждет его теперь!

Вместе с возвращающимся сознанием стали оживать уже замордованные насмерть нервные окончания, и он вдруг почувствовал, что уже не чувствует не только вконец окоченевшие пальцы рук и ног, но и обнаженную спину, и голый живот, на котором он все это время лежал, уткнувшись болезненно ноющим лицом во что-то мокрое и скользкое.

И только в этот момент ему стало по-настоящему страшно.

Хотел было закричать, напомнить о себе, сказать, что он еще живой и его рано бросать в свежевырытую могилу — в его сознании мелькнула страшная догадка, что он лежит на дне осклизлой ямы, однако в его груди только хлюпнуло что-то непонятное, и он, впервые с того момента как пришел в себя, открыл глаза.