И я там был

Как-то мы в течение месяца гастролировали в Сочи. И в это же время приехали туда Николай Афанасьевич Крючков и его друг Марк Бернес. Николай Афанасьевич долгие часы проводил в море, на рыбалке, а мы: Бернес, Шлез и я — целыми днями купались, лежали на пляже, занимая себя всякого рода шутливыми импровизациями. И тогда у нас родились короткие юмористические рассказы про старейшую актрису Малого театра Александру Александровну Яблочкину, которые позже стали фольклором и возвратились к нам в виде анекдотов. Но сочиняли их мы. Яблочкина тогда являлась для нас театральной достопримечательностью. В старости она многого не понимала из того, что происходит вокруг и, в частности, путала аббревиатуры, которыми со времен революции изобиловала наша жизнь. Мы импровизировали: «К Яблочкиной приходит актер и просит ее посодействовать, чтобы его не забрали в армию. Яблочкина звонит в военкомат и говорит: «Товарищ военкомат, это говорит народная артистка СРФСМ Яблочкина! Товарищ военкомат, у нас большое несчастье, Васю должны взять в армию. Помогите, пожалуйста!»» Или еще одна импровизация: «Как старейшине Малого театра Яблочкиной часто предлагали выступить на важных представительных встречах. А поскольку по возрасту и своим ощущениям она принадлежала дореволюционной эпохе, речи ее выглядели соответственным образом. Она говорила: «Дорогие товарищи! У нас в Малом театре всегда бывали князья, графы, бывали их императорские величества…» В это время ей подсказывают: «и рабочие!» — и она тут же подхватывает: «…и рабочие! И рабочие! И рабочие!»» Так мы развлекали себя и наших близких.

Был и такой, вполне реальный случай. В день восьмидесятилетия Яблочкиной, который праздновался в ВТО, мы с Ниной Павловной Русиновой, хорошо ее знавшей, в антракте подошли за кулисами к юбилярше, чтобы лично поздравить.

— Александра Александровна! Поздравляем вас! Как вы хорошо выглядите!

— Ну что вы! — отвечает Яблочкина. — Как можно хорошо выглядеть в свои семьдесят три года?!

На своем-то восьмидесятилетии!

В тот же раз в Сочи приехал Василий Иосифович Сталин. Ну, сын Сталина есть сын Сталина. Его окружение, да и всякое мало-мальски начальствующее лицо, всегда без лишних комментариев исполняло всякое его желание. Захотел он поохотиться, и ему тут же прислали из Москвы собаку самолетом. У Василия Сталина своя была форма общения. А общались мы с ним через Крючкова, с которым он дружил.

Василий Сталин тогда увлекся некоторыми нашими барышнями и как-то в известном сочинском ресторане «Горка» решил устроить банкет в нашу честь. Когда мы пришли, «Горка» постепенно стала пустеть. Это уполномоченный КГБ некий Иван Иванович дал задание своему штату. А те попросили всех, не принадлежащих к нашей компании, быстренько рассчитаться, и мы остались одни.

Гуляли чрезвычайно долго и обильно. И что характерно, совершенно безнаказанно. Из старшего поколения присутствовали Горюнов и Понсова. Естественно, выпивали, закусывали, потом опять выпивали. Потом, помню, совершали акт сожжения чьего-то галстука, бывшего совсем некстати в это жаркое время года. В конце вечера нас было велено проводить по домам. И мы вышли из ресторана в сопровождении соответствующей охраны. По дороге я с кем-то задирался, стукнул по какой-то машине. Оттуда сразу выскочили два крепких мужика, но я прошел сквозь них, как «человек, который проходит сквозь стену» (был такой фильм), потому что мой сопровождающий быстро локализовал назревающий конфликт. Он просто показал им маленькую красную книжечку сотрудника КГБ. Тогда это на многих действовало парализующе. Так я куролесил по дороге вплоть до самого дома, где мы с Евой, как называла себя моя первая жена Нинель Мышкова, снимали квартиру. Дома тоже долго не мог угомониться, начал разбрасывать горшки с цветами… Еве с трудом удалось меня урезонить. Это, конечно, из ряда вон выходящий эпизод, но он был.

В театре Вахтангова были актеры, которые и общение вне сцены нередко превращали в некую игру и поддерживали ее на протяжении всей жизни. Например, Горюнов разговаривал все время с характерностью старого еврея: «Как ти живещ, Вовка? Как ти живещ, Женька?» То есть, постоянно валял дурака и при этом картавил. У Горюнова отец был русский, а мать — еврейка. И он понимал тонкости еврейского говора. Дело, разумеется, не в происхождении, а в том, что вот такая была игра — своеобразный актерский кураж. В свою очередь, Евгений Симонов и мы со Шлезингером эту игру в речевую характерность подхватили. Но подошли к ней творчески. Сначала разговаривали с акцентом местечковых евреев, потом с грузинским акцентом. Позже, когда появилась военная кафедра, мы усложняли игру — используя какой-нибудь акцент, мы разговаривали друг с другом как командующий с начальником штаба. Потом, не меняя субординации, переходили на другой акцент и так далее. Короче, использовали любые возможности игры в зависимости от ситуации, в которую попадали.