И я там был

И отправился Жора со своей книгой толкаться по инстанциям. И гром пошел по пеклу. Еще бы! Четыре докторские и масса кандидатских диссертаций образовалось вокруг легендарного имени. Несть числа статьям и воспоминаниям сверстников и очевидцев. Легендарная вдова гремела во все колокола и писала протесты куда только можно, а ей было можно много куда.

Однако очнулось множество очевидцев, громогласно поддержавших Жору. Разгорелась битва не на шутку. Целые пачки писем «про» и «контра» показывал Жора Михайлову, азартно сверкая глазками. А некий доктор исторических наук, из ярых «щорсовцев», – так тот после визита Жоры к нему просто скончался.

– Через несколько дней, – заговорщически сообщал Жора, – навещу еще одного: Петренко-Петриковского, хочу задать ему пару вопросов. Посмотрим, что он ответит, посмотрим. Ничего, он мужик дюжий, еще всех нас переживет. А малость поволноваться – это ему на пользу.

И через эти несколько дней Жора возбужденно рассказывал о визите:

– Я пришел – он в ванне был. Жена выходит, я не назвался, а сразу: мол, по общей проблеме, разъяснить некоторые вопросы, она и впустила. Вхожу, слышу, он из-за двери спрашивает, кто. Я к двери, и сам отвечаю: здравствуйте, дескать, к вам Георгий Крапивянский, по общей теме. Он из-за двери жене: «Вон! Гони его вон! Чтобы духу не было!» Ну, я ему пару слов сказал на прощанье и на улицу, на том мой визит и закончился.

Столь же бесславно завершилась и вся история с Жориной книгой. Даже до хотя бы дискуссии вокруг нее – и то дело не дошло. Стальные ряды «щорсовцев» выдержали отчаянный натиск партизана и книгу не допустили. В самиздат же ее отправить сам Жора не захотел: он желал ее легальной публикации.

Были же отдельные достижения на общем унылом фоне. Например, огромная книга Зимина о «Слове о полку Игореве», где подробно обосновывалось сенсационное открытие: «Слово» написано не в XI, а в XVIII веке! А это сокращало историю русской литературы на несколько столетий – в ущерб государственному престижу. Обсуждение монографии Зимина происходило за закрытыми дверями с милицией при входе – но все же происходило! Советские академики книгу забраковали, но оппозиция тоже слово получила! Монографию издать не позволили, но Зимин в разных журналах и сборниках напечатал ее отдельные главы и в результате опубликовал все!

Нет, с Жориным исследованием такого не произошло. Однако некоторый кровавый след его все же обозначился.

Примерно через месяц после Жориного визита к маститому историку Михайлов развернул «Правду» и обнаружил:

А Жорина книга так и не вышла, до сих пор.

Последнее его занятие было – директор Училища живописи и ваяния им. революции 1905 года по хозяйственной части. В мутные 1970-е годы Михайлов с ним не виделся, а в 1980-х узнал, что Жоры уже нет.

А в 1990-х посыпались такие исторические переоценки, что только держись. Бывшие коммунисты истово крестятся в храмах, действующие ищут поддержки у крупного капитала, Петр Столыпин из палача и реакционера превратился в реформатора и прогрессиста, а Николай II, которого в советской школе иначе как «Кровавым» не называли, – в великомученика. И поди разберись, сколько тут правды, а сколько нового вранья. А разобраться – надо.

Кто же теперь на Украине герой гражданской войны? Нестор Махно? Степан Бандера? Так нехай и на них найдется свой Жора. Ничего! Он правде не повредит, а мифа не допустит.

В гостях у Силиса

В незабываемом 86-м – чего только не было уже! – Набокова напечатали. «Собачье сердце». На экран один за другим полезли «полковники» – фильмы, положенные цензурой на полку – «Комиссар», «Ася-хромоножка», «Интервенция». На съезде партии – коммунисты! – вдруг, хором: «Гласность! Гласность!» – самоубийцы…

Михайлов уже ходил свободный от псевдонима, навязанного ему властями в свое время. Булат Окуджава в «Литературке» призвал его вернуться к девичьей фамилии, и он охотно последовал призыву.

Явные признаки новой оттепели проступали в общей жизни там и сям – а то уж совсем стало жить тошно, особенно после широкой андроповской посадки, тихой сапой прошедшей под барабан афганской войны, когда, по сути своей верный сталинец, Юрий Долгорукий дотянулся до многих, причем не гнушался брать и повторно, подражая незабвенному своему коллеге Лаврентию Длиннолапому.

Сейчас серьезные люди рассматривают их обоих, стремясь к объективности. И тот и другой выглядят неоднозначно. За каждым – крупный вклад в развитие ВПК (и, следовательно, науки), у каждого – масштабный государственный взгляд (а не просто аппаратный карьеризм), а также понимание необходимости реформ. То есть анализ идет по формуле:

– Да, оба – опорные столбы и беспощадные псы людоедского режима, но при этом и незаурядные деятели, сделавшие немало для общей пользы.