И хватит про любовь

Ив вызывает его интерес: не он ли сам тот пожилой мужчина, который влюбляется в молодую женщину? Может быть, стоит прочитать какую‐нибудь книгу этого Ива, хотя бы ту, что так понравилась Анне Штейн? Внимательный человек получит больше знаний и скорее почерпнет их из книг, чем из жизни. Возможно, потому, что психоанализ и литература во многом схожи. Писатель, как и аналитик, хочет, чтобы его услышали, признали, и боится раствориться в потоке мыслей и слов. Не видит ли он в Иве своего двойника? Догадывается ли Анна о таком прочтении, таком возможном повороте в анализе? Как бы его собственная история не вплелась в отношения с Анной, забеспокоился Тома. Уж очень слова Анны Штейн звучат в резонанс с его порывом к Луизе Блюм. Надо быть осмотрительным, чтобы соблюдать дистанцию.

Тома и Луиза

Сеанс подходит к концу, как вдруг экран Мака легонько мигает. Выскочили темно-синие буквы: Луиза Блюм. Ответила – уже! Тома почувствовал, что у него ускорилось дыхание, и сам на себя рассердился. Он провожает Анну и прощается с ней очень медленно, намеренно медленно, нарочито медлительно. Смотрит ей вслед. Как изящно обтянуты ее ягодицы. Если для пациента его аналитик – не вполне живая личность, то Тома всегда с трудом мог заставить себя не видеть женщину в Анне Штейн.

Закрыв за нею дверь, он вернулся к компьютеру. Градус его притворного спокойствия равен градусу нетерпения. Окно почты открыто, но еще несколько мгновений он оттягивает время, как будто отсрочка может повлиять на содержание письма. Какой‐то атавизм магического мышления – смешно, но он давно смирился с тем, что никак не может отделаться от этой привычки. Наконец он кликает мышкой. Письмо довольно теплое, но он ждал несколько другого. Луизе приятно вспомнить “очень милую” вечеринку, она собирается “со дня на день” устроить ужин с их общими друзьями. А вдруг она его неправильно поняла, пугается Тома, и хочет познакомить со своим мужем, с детьми и отвести ему роль друга или, еще хуже, друга семьи? Он отвечает вежливо и осторожно, что с радостью встретится с ней, но не лучше ли вместе пообедать. Обед не предполагает участия супруга. Тома надеется, она поймет. Ответ приходит почти мгновенно:

Давай пообедаем. Я свободна завтра. А дальше —

только на следующей неделе.

Тома улыбается и отвечает:

Завтра, где?

Письмо сдувает ветер. И новый ответ, не прошло

и минуты:

Завтра в 13 ч, в кафе “Циммер”, Шатле.

Осмелев, он пишет еще:

Договорились, завтра. А знаешь, я вчера пересмотрел

“Украденные поцелуи” Трюффо. Последнюю сцену совсем не помнил: ту, где Клод Жад и Жан-Пьер Лео завтракают после ночи любви. Пьют кофе с тостами.

Он просит у нее блокнот и карандаш, что‐то пишет – всего одно или два слова, вырывает листок, складывает и дает ей. Она читает, берет блокнот, тоже что‐то в нем пишет и делает то же самое: вырывает листок, складывает и отдает ему. И так раз пять или шесть, но что они пишут, зрители так и не узнают. Вдруг Лео достает из ящика стола металлическую открывалку для бутылок и просовывает ее палец в круглое отверстие для бутылочного горлышка, как будто надевает кольцо и просит ее руки. Одна из лучших подобных сцен в кинематографе. Помнишь? Тебе не кажется, что это прообраз чуда электронной почты?

Клик. Дуновенье. Дремлющий в нем застенчивый паренек уже жалеет о сделанном. А через несколько минут от Луизы приходит ответ:

Сцену у Трюффо помню. Но ни малейшей связи – я замужем.

Ни малейшей связи, я замужем… Тома задумчиво читает эту фразу. Ему вдруг бросается в глаза двойной смысл слова “связь”. И психоаналитик довольно смеется.

Луиза

Жак Ширак сменил Франсуа Миттерана на посту президента Республики, Совет Безопасности ООН принял резолюцию по Ираку № 986 “Нефть в обмен на продовольствие”, а мэтру Луизе Блюм исполнилось двадцать пять лет. Это высокая молодая женщина, ей ничего не страшно и уж точно – произносить перед коллегами речь на дурацкую тему “Почему консьержка на лестнице?”[2].