И коей мерой меряете. Часть 1. Алька

Чергэн была хороша, той чисто цыганской, грубой, немного вульгарной красотой, которой отличаются цыганки, чья кровь чиста по роду. Слегка портили ее только мягкие, припухшие губы, да и то, не портили, а придавали беспомощность и открытость, беззащитность, ту которая всегда появляется в лицах беременных очень молодых женщин. Черные волосы, сплетенные в толстые волнистые косы, падали из-под платка на грудь. Узорчатый фартук плотно обтягивал очень большой живот. Цыганка поймала ее взгляд:

– Чего смотришь? Двойнята там. Мать сказала.

Она вдруг схватилась руками за неровные доски забора и прошипела:

– Поди сюда, скажу что. Слухай меня внимательно, сучка. Знаю, мужик мой тебя нашел там, на реке. С тех пор, как подменили его, заворожили. Молчит все, худеет. Добром прошу, отпусти. У тебя вон дите будет, муж есть. Не успокоишься, сгною. Порчу наведу такую, жалеть будешь, что мать родила. А то просто пырну в темном углу, мне терять нечего.

Помолчала. Посмотрела на Алю близко-близко, глаза у нее тянули из Али душу, резали почти ощутимо.

– Не… Вижу все. Не опасная ты. Ты не любишь никого, и Лачо не твой, да и мужик твой не с тобой. Или ты не с ним. Пойду я. Но что сказала – помни!

Наутро Аля тряслась на попутке по оживающей степи к школе. Подъехав поближе, вдруг увидела, как десяток маленьких фигурок, вприпрыжку несутся навстречу. Со всех сторон, повиснув, как грозди, щебетали, дергали, целовали. И обвешанная со всех сторон ребятней, Аля вошла в класс…

Уже совсем стемнело, нежный весенний вечер плыл по деревне и дурманил голову ароматами. Аля открыла дверь в свою комнату и резкий, одурявший запах налетел, чуть не сбив с ног. Она включила свет и чуть не села на пол. Везде, на полу, на подоконнике, на табурете, на тумбочке стояли вазочки, банки, тазики, кастрюльки, битком набитые свежими ландышами. Почти не было листьев, белели одни упругие головки. А в центре стола торжественно красовалось корыто, как будто наполненное белой пеной…

Ночью Аля проснулась от легкого подташнивания. Голова кружилась, она с трудом встала, вышла в коридор и наткнулась на деда Михая. Он посмотрел на бледные Алины губы и пошел к ней.

– Дура ты дура! Ладно эти олухи малолетние. А ты то! Учителка еще.

Он открыл нараспашку окна и выбрасывал ландыши в окно. Аля обалдело крутила головой и, вдруг, вспомнила свой, вчерашний урок:

«А сейчас мы поговорим о любимых цветах. Каждый из вас, дети, придумает мне коротенький рассказик, а потом нарисует его красками. Вот мои любимые цветы, например, – ландыши»

И Аля подняла над головой небольшой рисунок с нежным белым цветком…

Глава 20. Конец и начало

Наступили школьные каникулы и Аля, неожиданно для себя, вздохнула с облегчением. Первый раз в жизни ей захотелось чуть отстраниться от своих ребят и побыть в тишине. Она больше не появлялась в классе, школа закрылась до самой осени, в этом году так распорядилась директор.

Жара стояла удушающая. Тяжелый живот тянул, Аля стала неповоротливой и медлительной, да ещё и поправилась сильно, неожиданно от этого похорошев. В её лице появилось нежное, теплое, молочное даже сияние, глаза стали глубокими, ожидающими и очень беззащитными.

Приехала мать, притащила с собой свою подругу Евдокию, худющую, как жердь, быструю, ловкую и живую. Из Саратова на лето вернулась и Галка, она скучала без мужа и все время торчала у Али, помогая по хозяйству. Короче образовалась тесная группа поддержки, Але не давали спуску, ежечасно и ежеминутно дежуря, не оставляя её ни на секунду в покое.

– Алюся, детко золотэнько, ведра не тягай, – басил дед из дальнего угла двора, непонятным образом углядев из-за дровни, что Аля берет у бабки небольшое ведерко с молоком.

– Геля, я без тебя таз отнесу, носильщица нашлась, – отбирала мать таз с выстиранным бельем.

– Аля, молочка иди-тко, парного, – шумела баба Пелагея с погребицы, звеня подойником, – И яечка сырого выпей, вон рябая тамо, под вишнею сронила.

И только в ночь… Ночью, в звенящей тишине своей комнаты Аля, наконец, могла спокойно полежать в тишине и подумать. Дальнейшая жизнь представлялась ей с трудом. В последнем письме Виктор, в очередной раз написал о трудностях, о своих стараниях и необходимости «подождать и потерпеть». На что Аля ответила короткой запиской – «Вить. Я хочу тебе признаться. Я никогда не любила тебя, не люблю и никогда не смогу полюбить. Обман – это не моё. Я и так о многом умолчала! Тот ребенок, которого я жду – не твой, прости. Не приезжай».

В ответ Виктор промолчал. Так они и прервались на фальшивой завершающей ноте, просто затаились и ждали, когда она, их мелодия стихнет сама.

Каждый вечер, когда духота спадала и, наконец, можно было вздохнуть, Аля с Галкой выходили пройтись вдоль берега засыпающей тихой реки. У них было любимое место под огромной старой черемухой. Вниз вела лестница к мосткам и там, опустив ноги в теплую, ласковую воду они сидели до темноты, молчали, в основном, иногда тихонько перебрасываясь парой слов.

– Аль. Что ты дальше делать будешь? Ведь одна, с ребенком.

– Ну что поделаешь? Так случилось.