… и компания

Он пересек улицу. Сколько воспоминаний, теперь уже полустертых временем, было связано с этой улицей: воскресные зимние вечера в пору самых напряженных забот и горьких разочарований. Приторный запах приятно щекотал ноздри. Жозеф обернулся, ускорил шаги и вдруг снова увидел полоску матово-золотистой шеи между белым рюшем и завитками каштановых волос. Он почувствовал какую-то неловкость и постарался отогнать этот образ. Лучше было думать о быстром, мягком и насмешливом взгляде больших синих глаз, затененных черными ресницами, о ясном, слегка загорелом лице.

В таком состоянии духа он обогнул решетку фабрики и вошел в помещение, «вполне пригодное для бездетного привратника». В тесном коридорчике он снял шляпу и пальто и вошел в гостиную.

Полузакрытые ставни не пропускали внутрь ликующего весеннего света. Холодный воздух угрюмо и неподвижно стоял в комнате. Вдоль стен, напоминая приемную пансиона, выстроились стулья в чехлах. На камине заботливой рукой Гермины был поставлен тощий, уже запылившийся букетик искусственных цветов в дешевой фарфоровой вазочке. Жозеф вспомнил парк на Нантском шоссе, розовые кусты, все в бутонах, ветки, усеянные клейкими молодыми листочками, в руках Элен Лепленье. Она сорвала их в ту самую минуту, когда он входил в калитку. Яростно хлопнув дверью, он вышел из комнаты и, как был, в праздничной темно-коричневой паре, направился к фабрике, стены которой дрожали от грохота станков, как дрожали в воздухе веселые лучи майского солнца.

II

Он открыл деревянную дверь, и сорок голов обернулись к нему. В полутьме он увидел бледные женские лица и одновременно различил движение станков. Казалось, каждая из сорока работниц – только придаток машины. Вибрация машин передавалась человеку. Даже воздух дрожал. Очки ритмично подпрыгивали на носу Жозефа. Сорок женщин делали сорок движений в секунду, и сорок челноков со свистом рассекали воздух, как ударом хлыста. Все эти звуки сливались в один раскаленный, неподвижно висящий под потолком гул, до краев наполнявший мастерскую.

Жозеф вспомил фразу, которую он час тому назад сказал Лепленье: «Их заказы перейдут к нам», – и ему вдруг стало не по себе. К чему был бы весь этот грохот, если б не было такой перспективы?

Старик Зимлер восседал в застекленной конторке, откуда он следил за работой ткацкой мастерской. Старший мастер, в белой блузе, почтительно стоял возле его кресла. Старик повернулся к сыну, па лице его было усталое и злобное выражение.

– За одну только неделю испортили четыре куска сукна. Ни к черту не годятся твои станки! Дядя Миртиль жалуется на чесальную машину. Пойди к нему.

И, не дожидаясь ответа, фабрикант повернулся к рыжеволосому мастеру, который рассматривал какие-то бумаги, поднеся их к красным, воспаленным глазам.

– Это еще что за выдумки? Знать не хочу ваших дневных выработок. Незачем менять станки, если работницы не желают работать.

– Жюли Дадион говорит, что она нынче нездорова; Селина Кайон беременна.

– Идиот! Дурацкая башка! И это ты, Зеллер, смеешь рассказывать мне разные басни? Ты просто стал такой же дурень, как здешние жители.

– Но, господин Ипполит…

– Отстань от меня. Если Селина и Жюли не могут работать, пусть берут расчет. Моя жена отнесет им супу. Пусть я лучше заплачу доктору, чем они будут здесь лодырничать. А может быть, Ноэми тоже беременна? Почему она за эту неделю выработала на полкуска меньше? А Аделаида Куртуа? Тоже нездорова? Или ей мешает работать вон тот букетик, что стоит у нее на станке? Ты, Зеллер, дурацкая твоя голова, видишь, что получается? А Фернанда Бребино, почему она никак не возьмется за дело? А ты сам почему не следишь за ними?

– Но, господин Ипполит…

Рыжий мастер растерянно пощипывал бородавку, сидевшую па его небритом подбородке.

– Хватит с меня, Зеллер, хватит. Ты сегодня же дашь расчет Фернанде, Аделаиде, Ноэми, Анжеле Бюэ, Марин Дезетан, а Селину и Жюли пошлешь вечером ко мне.

– А па их место прикажете взять новых?

– Кто тебе хоть слово говорил о новых? – злобно воскликнул Ипполит. – Мы будем работать с тридцатью тремя станками, а если дело так будет продолжаться и впредь, скажи им, Зеллер, – ты слышишь меня? – что я остановлю хоть двадцать станков, но всех этих лентяек и шлюх выгоню па улицу.

Зеллер снова потрогал свою бородавку, хотел было возразить, но передумал и, поклонившись, вышел. В полуоткрытую дверь на мгновенье ворвался грохот станков. Жозеф увидел бледные пятна – это сорок женских лиц повернулись навстречу мастеру, как незадолго до того они повернулись к нему, Жозефу.

Господин Ипполит в бешенстве перебирал бумаги, лежавшие на столе, и отбрасывал их прочь.

– Воры! – ворчал он. – Бездельники! Лучше уж давать работу на дом. Возьму и закрою всю эту лавочку.

Потом, не подымая головы, спросил тем же тоном:

– Ты получил заказ от Дюпомерейля?

– Нет.

– Нет? Жулик он! Всех к черту! Ты только посмотри – выпуск упал на одну треть! Этот кретин Зеллер ни за чем не смотрит. Стоит только солнцу заглянуть в окно, и все уже забыли о работе. А клиент из Тура ответил? Нет?

– Базэн? Н-нет.