От обеденной легкой задумчивости не осталось и следа, непережитое натянулось в голове Гермионы, как струна. Она аккуратно перелила образец готового зелья, слушая в пол уха похвалы учителя. Он восхищался зельем Гарри, и на секунду её задушила зависть и обида. Хотелось саркастично и остроумно уязвить друга, напомнив ему об истинной причине его лживого успеха, а потом красиво развернуться и оставить его задыхаться от гнева. Гермиона подавила в себе порыв подобия — она как-то читала, что симпатия заставляет нас подспудно подражать объекту интереса, спокойно предоставила свою работу Слизнорту, улыбнулась, согласилась и даже пожала плечо Гарри, поддерживая его. От собственного лицемерия у неё перехватило дыхание, и она отвернулась к Рону, наблюдая, как он очевидно пялится на грудь Пэнси. Ей пора прекращать осуждать его поведение, он хотя бы ставит себе реальные цели.
Она все же пожурила Гарри за злоупотребление учебником Принца-полукровки и немного реабилитировалась в своих глазах за ужином. Он, казалось, тоже расслабился и все свое внимание сосредоточил на еде и разговорах. Даже обычно раздражающая неаккуратность Рона добавила ей спокойствия. Как бы тот не корчил из себя Казанову, он все ещё был собой. Гермиона внезапно подумала, что её раздражала не его неспособность признать, что она тоже уже давно не ребенок, а скорее свое несоответствие стереотипу, какой именно взрослой она становилась. Как-то вдруг оказалось, что мокрые поцелуи и обжимания под гобеленами в темных коридорах школы далеко не вершина её смелых желаний. Она все же смутилась своих мыслей и посмотрела на стол преподавателей. Что? Прятать взгляд и игнорировать тоже не выход.
Профессор Снейп был таким же, как и всегда. Он так же выглядел, так же равнодушно смотрел перед собой и даже ел, казалось, по какому-то стандартному алгоритму. Никакой случайной встречи взглядами не произошло. Не произошло вообще ничего, но гребаные бабочки где-то под желудком Гермионы запорхали, совершенно не стесняясь достаточно плотного ужина. Она почувствовала, что пульс вырос буквально за секунду и схватилась за стакан с соком, просто чтобы себя отвлечь.
Для приличия поболтав с друзьями в общей гостиной — они с Роном поразительно единодушно избегали тем хоть как-то связанных с блондинами и татуировками, и быстро управившись с обязанностями старосты, она не без удовольствия скрылась в отдельной спальне. Гермиона рвалась к должности префекта совершенно бескорыстно, ведомая вбитой самой себе парадигмой, что она обязана, стремится и вообще должна радоваться, что нашла свое место в социуме, да ещё и практически на вершине доступной ей иерархии. Но с возрастом все эти инстинкты одиночки повыветрились и на место идеализма пришла усталость и чувство непонятости. Жалеть себя оказалось гораздо комфортнее, имея личное пространство. Друзья мало её понимали, общество навесило ярлыков, а искренняя тяга к знаниям и, чего уж таить, одобрению успехов загоняла её в какой-то тупик из стресса и обязательств. А ещё она была подростком, втянутым в военный конфликт и имеющим весьма шаткое положение в волшебном мире. Вспоминая, через что они, особенно Гарри, уже прошли, и что вероятно ждет их в будущем, все эти школьные и их личные проблемы казались такими глупыми. Но в то же время хотелось погрузиться в них с головой, чтобы как-то отсрочить, хотя бы психологически, неизбежное. Гермиона понимала, что они не смогут защитить все. Рон от отдельной комнаты отказался.
Она достала лист «Дейла Дерри» и горизонтальной линией отделила написанное несколько часов назад. Северус Снейп тоже разделял её жизнь на разные миры — детский и взрослый, школьный и военный, безопасный… Нет, безопасность она сейчас чувствовала редко, все меньше оставалось веры в то, что другие решат все проблемы, защитят и исправят. Наверное, это цена взросления. Если Рон застрял в пубертате, то Гарри, пожалуй, начал многое понимать, но он ещё не видел общей картины и цеплялся за частности. Ей хотелось с кем-нибудь поговорить. С профессором?