I love Dick

Сильвер, европейский интеллектуал, читающий лекции о Прусте, поднаторел в анализе любовных тонкостей. Но сколько можно мусолить одну-единственную встречу и трехминутный разговор? Сильвер и так уже оставил два сообщения на автоответчике Дика. Крис тем временем превратилась в комок оголенных чувств, испытывая сексуальное возбуждение впервые за семь лет. И вот в пятницу утром Сильвер наконец предлагает Крис написать Дику письмо. Крис неловко, и поэтому она предлагает Сильверу к ней присоединиться. Сильвер соглашается.

Разве принято, чтобы супруги писали billets doux вместе? Не будь Сильвер и Крис столь воинственно настроены против психоанализа, они бы сумели разглядеть в этом переломный момент.

ПРИЛОЖЕНИЕ А: ПЕРВЫЕ ПИСЬМА СИЛЬВЕРА И КРИС

Крестлайн, Калифорния

4 декабря 1994 года

Дорогой Дик,

наверное, виноват пустынный ветер, вскруживший нам головы в тот вечер, а может, тяга придать жизни слегка литературный вид. Я не знаю. Мы виделись пару раз, и я проникся к тебе большой симпатией, мне захотелось сблизиться. Мы начинали в разных точках, но в итоге оба пытались порвать со своим прошлым. Ты ковбой; я десять лет кочевал в Нью-Йорке.

Возвращаясь к вечеру в твоем доме. Поездка была дивной: твой кабриолет увез нас из Пасадены к самому Концу Света – в Долину Антилоп. Мы откладывали эту встречу почти год. И она оказалось более искренней, чем я себе представлял. Но к чему я это?

Мне бы хотелось обсудить тот вечер у тебя дома. У меня было чувство, будто я знаю тебя тысячу лет и мы можем не притворяться рядом друг с другом. Я прямо как та глупышка, чей голос мы случайно услышали той ночью на твоем автоответчике…

Сильвер

Крестлайн, Калифорния

9 декабря 1994 года

* * *

Дорогой Дик,

то, что Сильвер написал первое письмо, поставило меня в весьма странное положение. Реактивное (как Шарлотта Стант по отношению к сильверовской Мэгги Вервер, если бы мы жили в романе Генри Джеймса «Золотая чаша»): это Ответ Тупой Пизды, фабрика эмоций, вызванных всеми мужчинами мира. Все, что мне остается, – это рассказать Историю Тупой Пизды. Вот только как?

Сильвер считает, что моя любовь к тебе – всего лишь извращенное желание быть отвергнутой. Но я не согласна, глубоко внутри я очень романтичная девочка. Что меня тронуло, так это трещины, через которые просачивалась уязвимость в твоем доме… таком спартанском и таком продуманном. Альбом Some Girls на виду, тусклые стены – как старомодно и вульгарно. Но я падка на отчаяние, ощущение краха – когда планы рушатся, ожидания не оправдываются. Я люблю это и стыжусь этого, а затем меня наполняет какая-то непередаваемая нежность и стыд в ней теряется. По этой же причине я долгие годы обожала Шейка Мерфи – безнадежный случай из моего новозеландского прошлого. Но тебя нельзя назвать безнадежным: ты знаешь, чего хочешь, у тебя есть работа и репутация, и поэтому я подумала, что, разыгрывая эту любовную историю в равной степени осознанно, мы оба сможем чему-то научиться. Абстрактной романтичности?

Странно, но я никогда толком не задумывалась, в твоем ли я вкусе. (Ведь в прошлой, Эмпирической Любовной Истории, я никогда не бываю во вкусе Парней-Ковбоев, потому что я не привлекательная и во мне нет материнского.) Но, возможно, действие – единственное, что сейчас имеет значение. То, что люди создают вместе, затмевает то, Кем Они Являются. Если я не могу заставить тебя влюбиться в ту меня, какой я являюсь, возможно, я смогу заинтересовать тебя тем, что я понимаю. Поэтому, вместо того чтобы гадать: «понравлюсь ли я ему?», я гадаю: «включился ли он в игру?».

До твоего звонка в воскресенье вечером я писала о твоем лице. Я была не в состоянии говорить и повесила трубку, увязнув на самом дне романтического уравнения с колотящимся сердцем и потными ладонями. Невероятные ощущения. Последние десять лет моей жизни я, как могла, избегала этого мучительного примитивного состояния. Я бы хотела, как ты, уметь плескаться на поверхности романтических фантазий. Но я так не умею, потому что всегда проигрываю. Этот абсолютно вымышленный роман не длится и трех дней, а меня уже начало мутить. И мне интересно, получится ли однажды примирить юность и зрелость: уязвимую анорексичку, которой я была раньше, и ворочающую деньгами бабу, в которую я превратилась. Мы губим себя ради собственного выживания. Есть ли хоть какая-то надежда погрузиться в прошлое, переживая его снова и снова, как это возможно в искусстве?