И лун медлительных поток...

— Спасти его хромую жизнь?.. — прошептала Саннэ. — О, сюкум! Ты слышишь меня, сюкум? — она обратилась к матери, обнимала ее худые, изможденные плечи. — Спасти братьев младших? — А мать неподвижно, отрешенно смотрела перед собой, словно не слыша ни шепота, ни крика дочери. — Спасти их… спасти… А самой погибнуть, да? — крикнула она пронзительно и громко.

— Ты, дочь моя, беги… Беги. Спасайся, — с трудом разжимая губы, сказала мать. — Беги в Евру… Скажи Тимофею Картину, Сандро скажи, чтоб скорее выкупал тебя. Отец вовсе из ума выжил. Беги!

— Беги, беги, Саннэ, — заторопили женщины. — Вставай на тропу и беги!

— Знаю, знаю я, что у тебя с Сандро, — призналась мать. — Видела, что муж он тебе давно. Беги!..

А Митяй уже выпил с Леськой водки, ему стало хорошо, жарко и тесно. Уже громче бубнил Митяй, хвастался всяческими удачами, которых никогда не было, и был он жалок. Уже тоненько хихикал Леська, предчувствуя добычу, обнажая острый клык.

— Что ты делаешь, Митяй? — протягивала дрожащие руки Кирья, пытаясь удержать сына. — Что ты де-ла-ешь?

— Что нового в миру, Леська?

— Все по-старому, Митяй! Русские в колокола бьют — Новый год встречают, говорят, что через десять зим новый век начнется.

— Даю тебе согласие, Леська! — закричал захмелевший Митяй. — Нет сильнее и тверже моей отцовской власти! — Митяй громыхнул кулаком по столу. Но ломалось и расползалось его лицо, прятались глаза.

— Нет! — хихикнул Леська. — Нет тверже власти мужчин. Верно ты говоришь. Ой как верно! Русские говорят, наверное, война будет. Как тогда хромому, а? С голоду подохнет семья.

— Отдаю дочь потому, что сыта, одета будет. Хлеба и товаров у Леськи много, не станет голой ходить. И ты, Леська… выкуп! Я тебе такой выкуп поставлю, чтобы я сам в торговцы вышел… Ты говоришь, новые времена — так пусть я торговцем стану! Тогда война мне нипочем!

6

А Саннэ побежала. Не видит перед собой Саннэ знакомой, как ладонь, тропы. Бежит, падает, продирается сквозь кусты, сквозь осинник и березняк, ельник и кедровник. Падает она в снег, падает грудью на болотные кочки и ничего не видит, ничего не слышит. Из красного, горячего тумана возникает перед ней волчье, клыкастое лицо Леськи. Оно появляется из дупла и надвигается бездонной пропастью, вот оно возникает из-под кривого сучка и выглядывает из-за еловой лапы. Ветви и сучья изодрали в кровь лицо, шею и руки Саннэ, пот едко разъедает глаза.

— Ок-ко-о-ль! О-ко-ль! — ворвалась в избу девушка. — Тетушка Околь… спаси, спаси меня… Спаси меня, Сандро! Где ты, Сандро? Продают меня в жены Леське-Волку.

— Астюх! — Околь схватила руками голову, зашумела кровь в висках, и сдавило дыхание. — Астюх!

— Где Сандро?! — схватила Саннэ колени Околь. — Где Сандро? Пусть берет меня в жены. — И затряслись плечи в безудержном рыдании. — Уйдем… уйдем куда-нибудь.

— Тимофей взял Сандро в Пелым… Что же летать?! — растерялась Околь. — Господи, ты слышишь меня, боже небесный! Просила Тимофея взять девушку в дом, что же ты не вразумил, боже! Что сделать, как защитить, как охранить девушку? Ни мужа, ни старшего сына нет дома. А средние сыновья гурьбой ушли на лесное озеро.

Подстерегла беда, надвинулась несчастьем, охватила лесным пожаром — нет спасения. Нет спасения, когда потеряешь голову — оставят тебя силы.

— Спрячу тебя в лесу, на Черемуховой речке — Нихья. Там Тимофей срубил лесовнюю юрту. Собирай еду!

Околь быстро нагрузила пайвы — берестяные заплечные кузова. Позвала сестру Тимофея посмотреть за малыми детьми и торопливо тронулась с Саннэ в путь. К утру она вернулась и не успела развести огонь в чувале, как на взмыленных конях ворвался в Евру Леська с двумя работниками.

— Где юрта Картиных?! — спросил он встречного старика. Кентин-старик не торопясь вынул изо рта трубку, примял пепел. — Тебя спрашиваю, где юрта? Юрта Картиных где? — нетерпеливо выкрикнул Леська.

— У нас в Евре сначала здороваются, — спокойно ответил старик Кентин. — Желают здоровья и жизни и называют свое имя, имя рода своего. Ты же не бездомная собака? У тебя, поди, имя есть?

— Некогда мне, — заорал Леська. — Ну?! Где Картиных юрта?

— Ты, наверное, Леська-Щысь? Слышал, что ты злой, но не знал, что совсем глупый. — И Кентин, посапывая трубкой, тронулся по своим стариковским делам.

— Где юрта Картиных? — завопил Леська на всю Евру, распахнув мокрый рот. — Вот эту серебряную денежку дам, кто покажет.

Околь вышла из юрты, подошла к Леське и протянула руку.

— Чего тебе? — дернул головой Леська и сузил глаза.

— Давай денежку, покажу юрту, — спокойно ответила Околь.

Леська оглядел настороженную, молчаливую толпу и разжал короткие пальцы.

— Вот она, юрта Картиных, — спрятав серебро, показала Околь. — Только хозяина нет дома. — И евринцы дружно и весело всхохотнули — умница Околь!

— Где он?! — задрожал от ярости Леська.

— А у тебя к нему дело? — улыбнулась Околь. — Коли дело, слезай с коня, подожди. Тимофей Картин в волости. Сходом назначен дела односельчан вершить! — И засмеялась гордо.

— Ты, собака, почему зубы скалишь? — заорал Леська. — Ты, коровье дерьмо, зачем мне зубы кажешь, сучья ты дочь?