I'm Not Okay (СИ)

- Уэй, ебучий ты извращенец, я хотел с тобой поговорить, - прошипел я, глядя этому помешанному в глаза.

- Чёрт, опять облом, - наигранно расстроился Джерард. Когда-нибудь я взгрею его лопатой в знак своей признательности его уморительным «шуткам».

Но, с другой стороны…

Все эти разговоры отвлекли его. Он больше не пытался взорвать всё вокруг силой мысли или убить кого-нибудь взглядом. Он снова стал Джерардом Уэем, стоило нам оказаться наедине. Он снова улыбался. Как всегда, развратно и заискивающе, но всё равно улыбался. Или я на него так действую, или я, наоборот, настолько незаметен, что он чувствует себя одиноким и защищённым, он не боится говорить и делать то, чего ему действительно хочется.

В любом случае, я рад, что могу ему помочь.

- Ты чего так улыбаешься? Передумал? – участливо спросил Уэй. За что мне всё это?

- Ни в коем случае. А ты перестань загоняться по поводу Лианны и её «мудрых советов», - всё-таки напомнил я, - её слова – сплошная желчь. Она пытается тебя разозлить и спровоцировать.

- Я понимаю, но не могу ведь просто сидеть и ждать, когда Лианна станет издеваться над кем-то ещё, - неожиданно посерьёзнел Джи, - А если следующим будешь ты?

- Не буду.

- С чего ты взял? Думаешь, она тебя любит? Она может врать даже самой себе, куда уж там.

- В крайнем случае, - я немного замялся, - меня она уже наказала.

Я дотронулся до ещё не зажившего уха. Кожа-то срослась, но шрам останется надолго. Джи заметил этот мой жест и немного дёрнулся.

- Тебе не кажется, что Лианне всё же стоит отвесить немного боли и страданий? – глаза Уэя загорелись привычным азартом. Ну наконец-то.

- Она заслужила, - коварно ухмыльнулся я.

Этот Уэй окончательно и бесповоротно меня испортил.

День двадцать четвёртый. Адский марафон, пена изо рта и ещё одна неожиданность.

Я сидел на кухне и пытался найти глубинный смысл бытия в чашке полуостывшего кофе. Мама уже битый час пыталась убедить меня в том, что мою успеваемость даже успеваемостью назвать нельзя, а я в то же время пытался засунуть куда-нибудь подальше свою совесть. Сегодня меня ждал тяжёлый день, спасибо Уэю за это. Однако его это эпичное «Лианна Мейрлен умрёт завтра» не подлежало не то, чтобы оспариванию – даже малейшему комментированию.

- Фрэнк, ты меня вообще слушаешь? – мама злилась, но это была дежурная чистка на уровне «блаблабла ты плохой, но я всё равно тебя люблю блаблабла». Обычные люди там, например, молятся перед едой, а у нас вот такая семейная традиция.

- Слушаю, - ответил я, пытаясь больше не клевать носом и сосредоточиться.

- Тебе поступать в университет в этом году, а твои оценки оставляют желать лучшего! Ладно там какая-нибудь физика или химия, но литература! Ты же раньше так много читал! – возмущалась мама.

- Я и сейчас читаю, - (смелости мне не занимать: тронуть разъярённую маму обычно смерти подобно), - только не совсем то, что нужно. Паланика я как-то больше, чем Шекспира люблю.

- Почему-то я не удивляюсь, - вздохнула мама. Отчасти я её понимаю: делать ей нечего, вот она и пытается занять себя видимостью того, что она якобы участвует в моей жизни. Я ни в чём её, конечно же, не виню, но хоть бы раз она поинтересовалась, как у меня дела или чем я занимаюсь.

- Мам, давай не будем, ладно? Я к экзаменам всё выучу, ты же меня знаешь, - попытался смягчить обстановку я. Мама прекрасно понимала, что я всегда так учусь: сначала ничего не делаю и наслаждаюсь жизнью, а потом, когда экзамены припрут к стенке, начинаю учить всё подряд с невъебической скоростью, и так мне реально удобнее. Но на то она и мама, чтобы даже очевидные вещи воспринимать в штыки с воплями «я мать и я лучше знаю».

- Ну вот и что мне с тобой делать? – (дежурная фраза любой мамы номер шестьдесят четыре), - Я с тобой скоро совсем с ума сойду. – (а это номер сорок семь).

Я уже ничему не удивлялся.

Я никогда не говорил, что не люблю маму. Конечно же я её люблю. Но любовь и взаимопонимание – это совершенно разные вещи. Мама всегда поддержит меня, будет рядом. Я вырос с ней, и, когда все от меня отворачивались, что случалось регулярно, мама всегда говорила: «Плюнь на этих идиотов, ты у меня замечательный». Но… Но есть одно «но».

Я не смогу сказать ей, что меня тянет к Джерарду. Я не смогу сказать ей, что, видимо, мне нравятся мальчики так же, как и девочки. Я просто боюсь. Боюсь, что она впервые меня не поймёт, впервые не поддержит. Я стал меньше разговаривать с ней, больше ругаться. Стал раздражительнее, нацепил маску похуиста, чтобы она не догадалась. Это ужасно. А ещё непробиваемо глупо. Надеяться, что она улыбнётся и скажет, что всё хорошо, - то же самое, что и думать, что если я умру, она скажет, что всё хорошо.

Да нихуя не хорошо.

Я прекрасно понимаю, что это ненормально даже для меня. Но именно эту «ненормальность» мама всегда пыталась во мне оставить. Неужели на этот раз я стану ей хоть чуточку чужим? А самое страшное ведь не в том, что я не могу сказать обо всём маме.