И на Солнце бывает Весна (СИ)

Желая зацепиться, найти хоть что-то близкое, я вспоминал любимые книги, образы, и на ум пришел Лев Толстой, его уход из опротивевшей Ясной Поляны. Я также ощутил желание оставить всё и вся, идти, куда глаза глядят, лесами и лугами, заглядывая в небольшие деревеньки и сторонясь городов. Вот так, вдруг, бросить всё, взять деревяшку-посох и ступать без цели. День и ночь. За теплые летние месяцы можно далеко уйти, подумал я, и удивился длинной цепочке своих нездоровых умозаключений. Я остановился и вновь прислушался к самому себе, и странный голос говорил, что всё правильно, нужно бежать, притом немедленно. Душа вырывалась из тесной груди, ее поднимали и травили дымы заводов, глушили отдалённые свистки и крики, и она петляла, рвалась, летела, огибая извилистую реку, поднималась к небесной лазури, а затем опустилась звездочкой где-то в лесах, на далекой ветке сосны, и пела, звала за собой оставленное ею бренное тело. Душа моя была уже не здесь, и нужно было следовать за ней, чтобы найти её вновь...

Меня трясло, хотелось пить, и я засеменил по склону к воде. Подход к реке был отличный, и я умылся. Вытирая лицо, я отхлебнул из ладоней, повернул голову к маковкам и башенке Успенского храма.

Я надолго замер, и, задрожав, впервые в жизни перекрестился - размашисто, медленно.

Да что же творилось со мной? Я и сам не мог понять. Захотелось побежать, видеть, как, приближаясь, растет перед глазами старинный храм, ворваться, спрятаться в нем, окунуться с головой, как в теплое одеяло, в его мягкое чрево и услышать мягкое пение. Только там можно было защититься, оттаять среди тающего медовым теплом свечного воска, расплакаться и отдохнуть среди икон... Только храм этот лишь внешне казался домом Бога, но Хозяина оттуда грубо выселили: я знал, здание находился в ведении Осавиахима. Это горькое осознание не помешало мне перекреститься еще и еще раз...

Вспоминалась покойная бабушка Прасковья - она, в тайне от родителей, крестила меня, когда я гостил у нее в селе Девице. Тогда мне было лет восемь, но я помню ту долгую службу, тройное погружение в иордань, трубный голос старого священника, который в то лето, буквально через несколько дней после моего крещения, куда-то навсегда исчез... Но я помнил, что мне было необычно легко и хорошо, когда батюшка положил мне большие ладони на голову и, говоря что-то, окунал в воду. Может быть, это дивное ощущение можно вернуть, прямо сейчас? Вновь перекрестившись, я стал сбрасывать прямо на мокрый песок одежду. Оставшись в одних трусах, я потрогал лоб - шишка стала еще больше. Провел ладонью по волосам, и понял, что где-то потерял тюбетейку. Видимо, она осталась лежать там, в доме... И черт бы с... Нет, ругаться и поминать нечистого было не время - он, я был уверен, именно он разложил вокруг меня столько сетей, а я наконец-то нашел путь, как из них вырваться.

Через минуту я уже плыл, шумно отплевываясь и охая - вода была холодная. Но я быстро привык, и радовался - она на самом деле освежила и быстро дала сил.

- Господи, помилуй меня грешного! - из груди вырвался крик. Я выплыл на середину реки Воронеж, течение несло меня ближе к храму, и я надрывал глотку, словно надеясь, что там, в глубине преданного людьми Дома Бога живет хотя бы один случайный, запоздавший вернуться на небо, к солнцу ангел. Этот ребенок света услышит меня, поднимет на своих крылышках мой отчаянный зов и донесет его к тому, к кому я обращался в эту минуту. Мишенька, я именно так и думал в ту минуту, внутренними стремлениями обращаясь к кому-то единственному, кто должен писаться исключительно с большой буквы, ведь Он может меня услышать. Ты, Мишенька, должно быть, сильно удивляешься, читая всё это, и подумаешь: "Но ведь дед никогда не был религиозным". Внешне - конечно, нет. Но теперь ты знаешь, как, в какой день и час я понял, что не могу быть больше один. И потому я так истошно выкрикивал отчаянно молитву - маленький человек, плывущий былинкой по реке и не знающий, что ждет меня...

От сдавленного крика в легких не хватало воздуха, и я стал тонуть. Но, с трудом выталкивая себя, я фыркал и смеялся. Уши глохли от воды. Да, я был совсем один в огромном мире! Люди - неважно, кто они, близкие по крови, так называемые друзья или незнакомцы - все одинаково стали лишь попутчики, им нет дела, утону ли я сейчас, или мне хватил сил вернуться, ощутить изрядно уставшими ногами дно. В мире нет любви, а лишь страх и зло. Есть Бог, который создал нас, дал свободу любить, но мы отказались от этого, и теперь стоим на пороге чего-то страшного, что либо уничтожит, либо исправит нас. Вот Карл Леонович, тот верит!

Или верил?

Я ужаснулся, подумав, что, может быть, его уже и нет на земле, и он навеки отправился к Солнцу и нежится там в лучах Весны! Только там есть место для таких, как он, стремящихся к истине, миру, свету. Он верил в объединение всех людей по принципам просвещенного братства и отказа от насилия, верил в дружбу и знал ей цену...

Бедный Карл Леонович...