И нас пожирает пламя

Фонарь погас, словно решил, что разговор окончен. Тут Лео встала со скамейки, а Измаил пошел за ней, молча глядя, как она в одиночестве уходит в свое горе. Потом вернулся на скамью, уже в темноте, и тихо просидел там несколько часов, в раздумье, не торопясь, не желая возвращаться один, без Лео, в тщательно прибранную квартиру.

* * *

Спал он совсем недолго, видел обрывки снов о темном доме с длинным коридором, обклеенным черно-белыми фотографиями незнакомых людей. Там он увидел мальчика с отцом и бабушкой и Лео, одетую, как старушка. Лео была вся в черном и рассердилась на него за то, что он зашел, не спросив разрешения. Измаил стал оправдываться и объяснять, что это сон, что он нечаянно; тут зазвонил будильник, он вскочил и еще несколько минут не мог отдышаться, будто бежал марафон по бесконечным коридорам.

Он открыл дверь, взял бумажник и вышел, забыв хозяйственную сумку. И мелочь. И зонт. А сгущались черные тучи.

Все еще больше запуталось, когда в узком переулке, ведущем в булочную, возле него остановилась машина, водитель высунулся из окна и вскричал, о! Да это ж препод. А Измаил, вместо того чтобы сделать вид, будто ничего не слышал, остановился и уставился в лицо отдаленно знакомому человеку.

– Это же я, Томеу! Ты что, забыл меня, препод?

– Кто-кто?

– Томеу. Айда, поехали со мной! Полиглотов навестим.

– Глазам не верю, Томеу… Ты стал полиглотом?

– Нет… Я у них главный организатор: шофером работаю. Познакомлю тебя с главной полиглотшей и обратно привезу. – Он оглянулся на машину, стоявшую сзади, и заорал, сейчас, сейчас, мать вашу за ногу, ни минуты подождать не могут! – И снова обернулся к Измаилу: – Если ты не занят, они обязательно тебя пригласят на симпозиум: уйму денег заплатят.

– Это очень интересно.

– Вот видишь, мужик! Хорошо, что не смогла со мной поехать та училка, которая… А ты французский знаешь?

– Знаю, конечно.

– Это нам может и не понадобиться, но на всякий случай не помешает. Садись давай, пока этот долбоклюй сзади все не разнес.

И он, кретин хренов, сел в машину, забыв, что собирался за хлебом. Тут все и началось.

* * *

А может быть, и нет. Откуда ему было знать, что на самом деле все началось гораздо раньше и вдалеке от узкого переулка. Наша история берет начало там, где самка кабана, при знакомстве представлявшаяся как Лотта, родом из лесов Бергеданского района[21], которая в период течки позволяла к себе приближаться только самому видному секачу, как-то раз, на третьем году своей взрослой жизни, познакомилась с вепрем, которого почти никто не знал. Этот почти стокилограммовый кабан из окрестностей Сольсоны[22], вооруженный длинными, кривыми, крепкими клыками, охотно покрыл ее, и она забеременела. Любовное хрюканье этой парочки было похоже скорее на победный гимн, чем на крик удовольствия. Обернувшись, чтобы посмотреть секачу в глаза, самка почувствовала странный трепет: казалось, во взгляде незнакомца пылал огонь. Лотта пронзительно взвизгнула от счастья, что было с ее стороны крайне неосмотрительно, потому что живущим у леса людям уже начинали приедаться частые визиты Лотты и ее приятелей к запасам еды возле их жилищ. Когда она была маленькая, мама учила ее не доверять людям, потому что вся эта еда – вовсе не предназначенное для них угощение; подумай, что происходит после каждого доброго пира на полях? Крики, вспышки – и стокилограммовые туши секачей, неподвижно застывшие там и тут из-за таинственного грохота, которым человеческие существа насылают смерть. И так случилось, что этого красавца-секача из северных краев Лотта видела в последний раз.

В дождливую среду, по истечении благополучно протекавшей беременности, Лотта произвела на свет пятерых очаровательных поросят. По семейной традиции в лесу их называли кабанятами. Но как ни назови, они были просто прелесть: девочка, двое мальчиков, еще девочка и тощий поросеночек, которого все стали называть Кабаненком. Хоть он и был самым маленьким, но усилием железной воли превозмогал все те преграды, с которыми братья и сестры справлялись без всякого труда. Ему всегда хотелось первым преодолевать препятствия, которые беспрестанно ставила перед ними мать, чтобы научить их выживать в дремучем лесу. Как-то раз Кабанчик Второй засмеялся над неудачей Кабаненка; было и вправду ужасно смешно видеть, как тот треснулся мордой о камень, через который перескочить было плевое дело, разве нет? А Лотта схватила Кабанчика Второго за ухо и закатила ему мордой пару оплеух и отчетливо проговорила, так чтобы все детеныши слышали и зарубили себе на носу, каждому из нас в жизни дается то, что ему под силу, и никто – уяснили? – никто не рождается все умеющим. Так что любого из вас, кто посмеет насмехаться над Кабаненком или еще над кем-нибудь из братьев и сестер, я возьму за шиворот и отнесу из леса в сторону заката, и оставлю его там людям на рагу.

– Мама, а что такое «рагу»? – с любопытством спросил Кабаненок.

– Узнаете, когда вырастете. Когда будете уже не поросятами, а со шкур исчезнут полоски.