И не осталось никого

Какие-то дни казались длиннее других. Иногда один день тянулся, как два. К сожалению, эти дни- никогда не были уик-эндами. Наши субботы и воскресенья проходили в два раза быстрее, чем рабочие дни. Иными словами, выдавались недели, когда возникало ощущение, что мы работали десять дней подряд при одном выходном. Едва ли стоило жаловаться. Мы ведь получали прибавку к жизни. Но и радоваться особо было нечего — мы смотрели на время и понимали, что оно просто движется недостаточно быстро. Вокруг нас находилось множество часов, и то одни, то другие демонстрировали отличное чувство юмора. Мы обнаруживали, что нам хочется поторопить время, хотя в отдаленной перспективе это было вредно для нашего здоровья. Все мы находились в ловушке противоречий, но никто никогда не осмеливался выразить это. Просто говорилось: «Ты можешь себе представить — сейчас всего четверть четвертого?»

— Ты можешь себе представить — сейчас всего четверть четвертого? — спросила Амбер у Ларри Новотны.

Без сомнения, Ларри очень даже мог представить, что сейчас четверть четвертого. Ларри мог представить, что сейчас 23.59 и часы вот-вот начнут бить полночь. Ларри попал в серьезный цейтнот. Собирается она делать аборт или нет? Он не мог задавать этот вопрос каждые пятнадцать минут. И уж конечно, каждые пять минут, хотя время для него двигалось пятиминутными интервалами, в конце которых он мучительно размышлял — нужно ли ему еще раз спросить у Амбер, будет она делать аборт или нет. Решение Ларри обычно принимал отрицательное, поскольку в последний раз задавал сей вопрос всего пятнадцать или двадцать пятиминутных интервалов назад, что при нормальном ходе времени составляло немногим более часа, но упорно казалось пятнадцатью или двадцатью часами. Амбер со всей очевидностью дала понять: она не хочет, чтобы ей каждый час задавали, вопрос, будет она делать аборт или нет.

— Они все еще там? — спросила она у Ларри. — Что они там, по-твоему, делают?

Ларри встал и, высунув в коридор голову, посмотрел в сторону кабинета Линн Мейсон — дверь оставалась закрытой. Они видели, как Женевьева и Джо вошли туда десять минут назад или почти два часа назад, если считать по часам Ларри, и за эти десять минут Ларри дважды впадал в мучительные размышления — ставить или не ставить в очередной раз этот вопрос перед Амбер. Вернувшись, он шлепнул шапочкой по коленке и кивнул жуткого вида патлатой головой, временно лишенной головного убора. Они все еще были там.

— О чем они, по-твоему, говорят?

Ларри пришло в голову, что они, возможно, говорят о том, следует ли Амбер делать аборт или нет. Они, возможно, рассуждают о неудачах, преследовавших Ларри, и о том, как нежелательно было бы сообщать жене о его романе, не говоря уже о том, что женщина беременна и собирается сохранить ребенка. Да, тут не повернешь все на эдакий жизнерадостный лад и не сообщишь весело: «Знаете, а у Чарли будет единокровный братик!»

— Давно они уже там? — спросила Амбер. — Десять минут? Больше похоже на двадцать.

— Больше похоже на два часа.

Его разочаровывало и раздражало, что Амбер волнует кризисная ситуация в другом кабинете, тогда как более насущный кризис имел место прямо здесь и касался их непосредственно.

— Ну, так ты… гмм… — начал он, — больше не думала о… гмм…

Она крутила маленький белый рычажочек на заводной игрушке. Это была детская игрушка из макдоналдовского «хэппи мила» — чизбургер, размалеванная булочка с кунжутом. У нее наличествовала пара громадных белых ножек. Наконец Амбер завела пружину до упора, наклонилась на стуле и поставила чизбургер на ковролин. Из-за какого-то небольшого дефекта в механизме ног игрушка шагала кругами — круг за кругом, круг за кругом, пока не остановилась, и в комнате снова воцарилась тишина.

Когда Амбер подняла голову, Ларри заметил, что глаза ее покраснели.

«О господи, — подумал он. — Что — опять?!»

Он пригладил волосы и снова водрузил шапочку «Кабс» на голову.

— Я еще не решила, — сказала Амбер.

Джим Джеккерс в поте лица трудился над рекламой для благотворительного проекта, он помог Крису Йопу выкинуть кресло в озеро Мичиган и с тех пор работал, не прерываясь, вот уже несколько часов. Подняв взгляд с чистой страницы на мигающий экран часов, он обнаружил, что сейчас всего 15.15, и решил, что сегодня, пожалуй, самый долгий день в его жизни. Джима не только назвали идиотом в лицо — это определение еще и медленно подтверждалось его неспособностью найти хоть какую-нибудь кроху забавного в раке груди.

— Который теперь час, Джо? — спросила Линн Мейсон.

Джо посмотрел на наручные часы.

— Три пятнадцать.