И нет им воздаяния

— Нет-нет, вы самый обаятельный мужчина, какого я встречала… — Казалось, она вот-вот расплачется.

Превозмогая обожанье:

— А может быть, ты… вы… назовете меня на «ты»?

— У меня язык не повернется… — Она подняла умоляющий лазурный взор, и я почувствовал себя палачом.

— Все, вопрос закрыт, — весело сказал я. — Не буду вас больше мучить. Пойдемте в наш ирландский паб, там нам никто не будет мешать.

В пабе кровати не было, и мы отлично поболтали, даже и у меня с души свалился какой-то камень — ведь и вправду, зачем грузить золотую рыбку обыденностью? — но, прощаясь с нею у двери Главного Технолога Второй Империи, я уже не стал прикладываться к ее щечке — если тебе не положено место за столом, не нужно собирать крошки. В моей власти оставался все-таки очень важный выбор — быть или не быть жалким и смешным. И когда на следующий день Вика позвонила мне в мою кивальню, я постарался всячески выказать, что вчерашняя история ничего не изменила. Голосок дочери и внучки героев звучал испуганно: Валентина арестовали. Я не сразу понял, что речь идет о хвостатом борце за свободу с презрительной ноздрей.

Оказалось, милиция оцепила вокзал из-за предупреждения о теракте, а Вика с Валентином решили провести собственное журналистское расследование, не провокация ли это властей, дабы покончить с голосом свободы (воробьям так хочется быть участниками исторических событий, что они воображают, будто пушки готовят против них). Когда они принялись расспрашивать столпившийся народ, у них потребовали документы; этот хвостатый мудак залупился, на каком-де основании, — в общем, можно только удивляться, что эти благороднейшие люди не задержали заодно и Вику.

— Они на него давно зубы точили, — немножко даже задыхалась Вика, — а теперь, когда он у них в руках…

— Я подумаю, что можно сделать. Как его фамилия? — Потребовалось серьезное усилие, чтобы не прибавить: так его и так!

Фамилия оказалась очень звучная, типа Бленский.

— Подождите, я скоро вам перезвоню.

В здешней лавочке отоваривалась местная знать, у чьих детишек не хватало умишка или амбиций отовариться в столице, так что главная наша торговка знала всех и вся. И я попросил ее только узнать, в чем обвиняют Валентина Бленского, — за просьбупопросить она бы потребовала слишком много, если бы вообще согласилась. Через полчаса ей пообещали узнать и разобраться, а когда я добрался до участка, хвостатый герой уже выходил на волю — в десантном камуфляже и черном анархическом берете, ни дать ни взять баскский террорист. Теперь уже обе его ноздри гневно раздувались. Но как взирала на него Вика!.. На меня она смотрела с обожанием, а на него — с нежностью и умилением. И я ощутил такую боль, такое отчаяние и тоску…

Нет, никогда я ревности не знал — теперь узнаешь. Рано или поздно до всего доживешь, даже до собственной смерти.

Не обращая на меня ни малейшего внимания, борец за свободу требовал, чтобы Вика ему разъяснила, каким же образом они теперь будут обличать коррумпированную власть, если они сами воспользовались коррупционной схемой? Вокруг его ареста можно было развернуть кампанию протеста, а теперь что?.. Такая вот каватина Валентина. Но Викины глаза продолжали сиять лазурным счастьем: главное, ты жив, главное, ты на свободе!.. и все на «ты», все на «ты»… Она даже придерживала своими тоненькими пальчиками его камуфляжный рукав, как будто боялась, что его еще могут отнять. И вдруг я увидел, что нос у нее стеариновый. А губы мужские, солдатские.

— Ну что ж, желаю счастья, — чужим перехваченным голосом произнес я. — Вряд ли еще свидимся. Я сворачиваю свою деятельность в вашем регионе.

— Как, почему? — Вика пыталась огорчиться, но это ей плохо удавалось.

— Я вас не благодарю. — Баскский террорист не позволил мне уйти красиво. — Я не хочу получать свободу из рук гэбухи.

— Что за социальный расизм? Всюду есть приличные люди. Вот дедушка вашей соратницы в тридцать шестом году упек моего отца на пять лет, сломал ему жизнь, и ничего, в потомстве считается еще и героем. Хотя он и впрямь был из ласковых палачей, уговаривал признаться для своей же пользы. Ну и кто развешивал уши, тех расстреливали.

— Почему вы так говорите?.. — К разрумянившимся было щечкам Вики разом прихлынула ее голубая кровь. — Вы же сами сказали, что он спас вашего отца…

В ее лазурных глазах чернел самый настоящий ужас, но тем, кто занес ногу над бездной, не до жалости.

— Я хотел сделать вам приятное. Но теперь понял, что благородное дело нельзя основывать на лжи.

Я говорил так спокойно и даже сострадательно, что она поверила. И безнадежно опустила глаза.

— А вашему другу я сочувствую. — Мой неглубокий вздох выразил глубокое сострадание. — Вашему папе было легче. Можно было двадцать лет делать партийную карьеру — «Битва за урожай», «Коммунисты, на трактор», ездить в обком на казенной «Волге»… А когда все блага отнимут, выкрикнуть пару банальностей и сделаться суперзвездой. А в стране лакеев творить героев из амбициозных дураков не требуется, она и так никому не конкурент.