И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

С Мияковским Свердлов сошёлся близко. Не случайно оказался Иосиф Иванович в аптеке Зака. Не пределом его мечтаний была должность помощника провизора. Он сдал экстерном за гимназию и Казанский университет, а сюда, в Канавино, вернулся ради этих самых бурнаковцев.

— Тебе тоже учиться нужно, — сказал он Якову. — Мы тут с хозяином договорились — и время тебе даст, и возможность. Неучи, Яков, революции не нужны... Не спорю, прочитал ты много. А за то, что «Капитал» изучил, я тебя вон как уважаю. Но гимназию изволь закончить. Экстерном.

Как-то Свердлов спросил его в упор:

— Иосиф Иванович, вы — социал-демократ? Мияковский помолчал, а потом ответил твёрдо:

— Да. Только...

— Я понимаю, — успокоил его Яков. — Это тайна. А что я должен сделать, чтобы тоже стать социал-демократом?

— Видишь ли, Яков. Социал-демократ — не должность, не увлечение. Это — убеждение, совесть и большой каждодневный труд. Это — вся жизнь...

Глава четвёртая. Доверие

Из Канавина к отцу Яков приходил часто, иногда оставался ночевать. И тогда, как в былые времена, возникали споры, рассказы о том, что случилось в те дни, пока они не виделись. И снова возвращалось к Якову ощущение домашнего уюта, словно слышались отчётливо и звонко слова матери: «Живём? Живём!»

Михаил Израилевич после смерти жены как-то сник, потускнел, Яков старался ничем не огорчать отца.

— Ох, Яша, знаю, нелегко тебе живётся...

— Ты словно извиняешься, папа... Пойми, мне нравится моя жизнь. Нравится самостоятельность, возможность встречаться с людьми. Разве можно сравнить мою жизнь с тем горем, которое окружает нас? Папа, я за это время столько понял...

— Я боюсь за тебя, сынок.

— А за себя? — Яков улыбнулся.

— Мне-то чего бояться? Пусть боятся заказчики... Какое моё дело, что печатать. Их деньги, моя работа. — И, увидев, что сын не поверил ему, добавил: — Конечно, и без того хватает заказов. Но есть люди, которым отказать невозможно.

— Ты всё-таки будь осторожен. Говорят, за это по головке не гладят.

Отец промолчал, подумал, а потом ответил:

— Ты бы лучше наш чердак привёл в порядок. Кто-нибудь нагрянет — подумает, что ты с друзьями бог знает чем занимаешься. Тут без тебя Володя Лубоцкий приходил. Пускать его туда или нет?

Он не ждал ответа сына, и Яков нежно, как в детстве, улыбнулся отцу.

В канавинской аптеке сменился хозяин. Зак не объяснил, почему он продаёт заведение — скорее всего он решил уехать из Нижнего.

Привыкшие к доброму отношению работники сразу же ощутили перемены. Новому хозяину установившиеся порядки не понравились. Зака мало заботило, о чём говорят, что читают в аптеке, — лишь бы дело выполняли добросовестно. Порошки развешаны, микстуры и другие снадобья разлиты по бутылкам, в аптеке прибрано — значит, всё в порядке.

Новый хозяин увеличил рабочий день до двенадцати часов, да к тому же снизил жалованье.

Работники аптеки молчали: что делать?

— Протестую! — неожиданно для всех заявил Яков. — Мы привыкли здесь к другому, человеческому отношению.

— Я никого не держу, — спокойно сказал хозяин. — Скатертью дорога. На твоё место найдётся сколько угодно желающих. — И наклонил голову, словно приготовился бодаться.

Не хотелось Якову покидать Канавино. У него наладились настоящие дела и новые связи.

Хотя он по-прежнему старался не пропускать занятий в ученическом кружке, Мияковский посоветовал ему чаще бывать на сходках, посещать общественные библиотеки, участвовать в работе различных легальных просветительных организаций — общества распространения начального образования, секции гигиены воспитания и образования...

Когда Яков вошёл в библиотеку Всесословного клуба, там было многолюдно и шумно. Невысокого роста темноволосая женщина пыталась успокоить посетителей. На ней была чёрная, с высоким воротником кофта, расшитая сверху донизу белыми зигзагообразными линиями.

— Господа, прошу вас, здесь ведь не дискуссионный клуб.

Яков сразу уловил суть спора. Ну конечно же, опять по поводу нашумевшей статьи Максима Горького.

Яков тоже читал его фельетон «О „размагниченном“ интеллигенте», напечатанном в «Нижегородском листке». Фельетон этот был вызван очерком Н. Рубакина.

Интеллигент, переписка с которым, как сообщал Рубакин, дала ему материал для статьи, сравнивал себя с мягким железом, «которое обладает способностью быстро приобретать магнитные свойства и так же быстро терять их... Друг мой! Я это самое мягкое железо и есть! Но разве я не способен и теперь стать снова магнитом? Ей-богу, способен! Пропусти только живые токи вокруг меня — и сила во мне тотчас явится. Вот когда я был студентом, этих токов вокруг меня было сколько угодно... Я верю в их благотворность и силу по-прежнему. Ни в одном пункте своих убеждений я не раскаялся и не изменил им. Я только размагнитился, иначе сказать — настроение потерял».

Рубакин даже процитировал песенку «размагниченного интеллигента», которая заканчивалась так:

Мне бы смерти не хотелось,
Но жизнь весьма приелась.
Я, право, сам не знаю —
Живу иль умираю.