И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

— Так что же напугало вас, если вы поспешно собрались удирать из такого славного города?

— Я бегу не в тихую заводь и не от борьбы. Думаю, что там я смогу принести больше пользы. Так считает и комитет.

— Знаю, — махнул рукой Андрей и повторил: — Знаю. Но не согласен. Подумайте, хорошо ли это? Здесь вас запомнили жандармы и сыщики? Но вы-то в городе свой человек! Свой в кружке на заводе Ятеса, на Верх-Исетском заводе, на Макаровской фабрике... Нам нужна партийная школа, и кому, как не вам, опытному пропагандисту, образованному человеку, налаживать её работу? У вас кругом друзья, товарищи. Каждая улица, каждый переулок, все ходы и выходы — всё знакомо-перезнакомо. Да и знаете не только друзей, но и сыщиков, врагов. Не так ли?

— Так, — ответила Клавдия. — Это, однако, не помешало им посадить меня в тюрьму. И сейчас не помешает.

— Чёрта с два! — резко воскликнул Андрей. — Во-первых, надо строже конспирироваться. А самое главное — не пасовать перед властями. Теперь наступили новые времена — они боятся революции. А в новых условиях нужно и мыслить, и действовать по-новому. Так?

Ей хотелось повторить «так, так», но она промолчала.

— Вы здесь необходимы, именно здесь, а не в другом месте. Комитет предлагает вам остаться в Екатеринбурге.

В словах Андрея звучала такая твёрдость, что Клавдия невольно взглянула на него, и он ей уже не казался таким юным.

Они шли по тихому, совсем безлюдному переулку, и под ногами шуршала октябрьская жухлая листва.

День выдался на редкость солнечный, хотя и холодный. Со дворов наносило запахи сена, свежезасоленной капусты и жареных грибов. Здесь жили хозяйственные уральские семьи почти по-деревенски.

Молодая женщина вышла из калитки и пошла через дорогу, чуть сгибаясь под пружинящим коромыслом с полными вёдрами воды. Она с ухмылкой посмотрела на Клавдию и Якова, приняв их за влюблённую парочку. Яков будто не заметил и крикнул женщине:

— Простудитесь! На дворе-то прохладно.

— Чего это? — женщина приблизилась, остановилась. — Мы и в январе не простужаемся. Никакая хворь не берёт. — И глядя на высокие сапоги Свердлова, на его чуб из-под фуражки, лукаво подмигнула и сказала, обращаясь к Клавдии: — Только запомни: ежели он из старателей, ни в жизнь за него не ходи. По себе знаю — муж золотишко добывает. Непутёвый народ, шалый, бродяжий. Так вот и будешь свои молодые года куковать в одиночестве. — И рассмеялась: — Да нет, не похоже. С такими-то стёклышками на глазах не больно постараешься, там враз их расшибёшь, а без них — не человек.

— Без них — полчеловека. Уж это правда, — сказал Яков.

А женщина не на шутку удивилась:

— Ну, парень, ты будешь почище нашего дьяка. Тебе в самую пору в дьяки податься. И спокойно, и сыто, и при молодой жёнке завсегда!

— А вот в дьяконы меня не возьмут!

— Возьмут! Ты только захоти. С таким-то голосищем да не возьмут? А ну скажи: «Мно-огие ле-та!»

— Мно-огие ле-ета, мно-огие ле-ета... — пропел Яков.

— Откуда и берётся такой голосище!

...Клавдия вдруг почувствовала всю прелесть этого осеннего дня с его золотыми красками, и особую пахучесть бодрящего воздуха, и невесомость срываемых ветерком листьев. Только сегодня впервые после того, как перед нею открылись кованые тюремные двери, она в полной мере ощутила свободу. Лёгкость, необыкновенную лёгкость во всём теле. Как в детских снах: достаточно оттолкнуться от земли — и ты летишь без всякого усилия...

— Что с вами? — спросил Яков. — Чему вы улыбаетесь?

— Со мной? Всё хорошо. А с вами? Вы тоже улыбаетесь.

— Ещё бы! Отличный денёк подарила нам осень. Не правда ли?

Глава восьмая. Каменные палатки

Александр Александрович Бессер, лесничий дачи Монетного двора, жил в самом центре города — на Главном проспекте. Ему самому было 37 лет от роду, но молодость товарища Андрея, которого только что услышал, поразила его. А ведь он не сейчас пришёл в революцию; как же ему удалось повести за собой людей здесь, в Екатеринбурге? Может быть, причина и в том, что екатеринбургские большевики по преимуществу молодые. Вот Лука — Сергей Черепанов или Петрович — Сергей Чуцкаев, Фаддей — Семён Залкинд, Николай Бушен, которого именовали Иваном, — все они ненамного старше Андрея и с такой же жаждой деятельности: энергичные, решительные и бесстрашные.

Доверяли екатеринбургские товарищи Бессеру. Не случайно его квартира стала для них конспиративной. Ведь он состоит в их партийной организации.

Однажды Яков Михайлович сказал Александру Александровичу:

— Мы вчера в ваше отсутствие мысленно свергли царское правительство и устанавливали демократическую республику.

Бессер едва заметно улыбнулся.

— Как вы думаете, для вашей квартиры это честь или крамола?

— Слова «честь» или «крамола» могут относиться к людям, а не к квартире, — ответил Бессер.

— Согласен, но ведь квартира кому-то принадлежит.